Дипломная работа: Феномен сталинской национальной политики в СССР в 20–30 гг. XX века

Они были осуждены на срок от 3 до 10 лет, “участники” военной секции заговора расстреляны (А.С. Путилов, заведовавший ранее Архивом АН СССР, и другие). Главных участников “монархического заговора” ждала ссылка. Так пли иначе большинство представителей русской исторической мысли к началу 30-х гг. XX в. насильственно отстранены от своих занятий из-за их якобы великорусского шовинизма, а значит, и контрреволюционности. В библиотеке Академии наук, Археографической комиссии крупных специалистов практически не оставалось. Из старой профессуры уцелел лишь Б.Д. Греков, арестованный в 1930 г. [30].

Само слово “русский” в определенных кругах советского общества до начала 30-х гг. XX в. ассоциировалось с понятием “великодержавный”. Например, в статье, открывающей первый выпуск журнала “Советская этнография”, который начал выходить в СССР с 1931 г. вместо издававшегося до тех пор журнала под названием просто “Этнография”, было предложено выбросить слово “русский” из названия известного ленинградского музея [31]. Положение с изучением русской истории стало изменяться к лучшему лишь с избавлением от диктата “школы Покровского”.

Ниспровержение школы “воинствующих борцов с великорусским национализмом” и противников “объективно-научной” деятельности старой историографии было осуществлено после замечаний И.В. Сталина, А.А. Жданова и С.М. Кирова в 1934 г. по поводу конспектов учебников по истории СССР и новой истории, опубликованных в 1936 г. [32]. Однако поворот этот не мешал деятельности ОГПУ. Репрессиям были подвергнуты специалисты по истории древнеславянской письменности, фольклору, и истории славянских языков н т.д. [33].

В московских и ленинградских следственных делах был собран обильный “компромат” на других ученых. Среди них академики В.И. Вернадский, М.С. Грушевский, Н.С. Державин и другие. Вопрос об аресте академиков решался на самом высоком уровне. Историк М.С. Грушевский, очевидно, избежал ареста лишь в связи со смертью (25 ноября 1934 г.). Его объявили главой “контрреволюционного центра”, но уже не российского, а украинского. Слависты оказались в особо невыгодном положении еще из-за того, что в то время шла борьба с “панславизмом”, отношения со славянскими странами “санитарного кордона” были крайне напряженными. Даже общее происхождение славянских языков н народов было “опровергнуто” академиком Н.Я. Марром. По его утверждению, русский язык “… более близок к грузинскому, чем ... к … славянскому” [34].

Вопреки обычным лингвистическим представлениям о постепенном распаде единого праязыка на отдельные, но генетически родственные языки, “новое учение” утверждало прямо противоположное. В соответствии с утверждаемой версией языки возникали независимо друг от друга, затем претерпевали процессы скрещивания, когда в результате взаимодействия два языка превращались в новый третий язык, который в равной степени являлся потомком обоих языков. Н.Я. Марр в своих теориях ориентировался на представления 20-х гг. XX в. о близкой мировой революции, на надежды многих еще успеть поговорить с пролетариями всех континентов на мировом языке [35].

Подобно тому, писал Н.Я. Марр, “как человечество от кустарных разобщенных хозяйств и форм общественности идет к одному общему мировому хозяйству ... так и язык от первоначального многообразия гигантскими шагами продвигается к единому мировому языку” [36]. В СССР он видел не только создание новых национальных языков, но и то, как в результате их взаимопроникновения развивается процесс “снятия множества национальных языков единством языка и мышления”. С момента основания в 1921 г. Яфетического института (Институт языка и мышления с 1931 г.) его планы предусматривали разработку проблем языка будущего [37].

В феврале 1926 г. была намечена к учреждению группа по прикладной лингвистике, которая “имела заданием установление теоретических норм будущего общечеловеческого языка” [38]. Один из основных тезисов “нового учения о языке” гласил, что “будущий всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей...” [39]. Именно этот тезис был повторен И.В. Сталиным на XVI съезде. “В период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, – говорил он, – национальные языки неминуемо должны слиться в одни общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым” [40].

“Революционная” лингвистическая теория академика Н.Я. Марра, важнейшее “достижение” которой “утверждено” на съезде партии, высоко ценилась и за другие “достоинства”. В докладе “Основы планирования научно-исследовательской работы”, с которым Н.И. Бухарин выступал 6 апреля 1931 г. на I-ой Всесоюзной конференции по планированию научно-исследовательской работы, отмечено: “Во всяком случае, при любых оценках яфетической теории Н.Я. Марра необходимо признать, что она имеет бесспорную огромную заслугу, как мятеж против великодержавных тенденций в языкознании…” [41].

“Учение” Н.Я. Марра, имевшее такую поддержку, долгое время навязывалось и после смерти ученого 20 декабря 1934 г. как единственно приемлемое для советской науки. Однако отрицание Н.Я. Марром национальных границ, особой роли русского языка на территории СССР, полное отвержение старой науки, требование форсировать создание искусственного всемирного языка – все это вынудило И.В. Сталина в послевоенные годы выступить против его теории. На это повлияла и дружба Н.Я. Марра с М.Н. Покровским, сходство некоторых его идей с идеями Н.И. Бухарина [42].

После выступления И.В. Сталина по вопросам языкознания в 1950 г. Н.Я. Марр, равно как и М.Н. Покровский, оказался “вульгаризатором марксизма” . В оценках современных ученых “новое мышление о языке” характеризуется как “абсолютно ненаучная теория ... включавшая в себя самые нелепые и фантастические идеи, соединенные с политической фразеологией, свойственной 20-м – началу 30-х гг.” [43]. Идея мировой революции дорого обошлась России. На протяжении 20-х гг. XX в. не прекращалось отрицание ее исторического прошлого, патриотических чувств. Повсюду мерещился великодержавный шовинизм великороссов, который “искоренялся” с беспримерной жестокостью.

Над подданными бывшей Российской Империи осуществлялся эксперимент по подготовке их к вхождению в согражданство будущего Всемирного СССР. Более того, программа и устав Коммунистического Интернационала, принятые на VI конгрессе Коминтерна (17 августа – 1 сентября 1928 г.) дают основание утверждать, что наши соотечественники рассматривались в то время не столько гражданами СССР, сколько самим мировым социалистическим согражданством. СССР изображался государством, в котором “мировой пролетариат впервые обретает действительно свое отечество”.

Считалось, что “в случае нападении империалистических государств на СССР … международный пролетариат должен ответить самыми смелыми и решительными массовыми выступлениями и борьбой за свержение империалистических правительств под лозунгом диктатуры пролетариат и союза с СССР”. Мощный революционный взрыв в таком случае “должен похоронить капитализм в ряде так называемых цивилизованных стран”, чтобы сделать гигантский шаг “в сторону окончательной мировой победы социализма” [44].

На основе изложенного очевидно следующее. Как показали последующие исторические события, освобождение от фундаментальных заблуждений затянулось на долгие годы и потребовало огромных жертв. Утвердить навсегда характерные для 20-х гг. XX в. представления об интернационализме, патриотизме, русском языке, русской истории и ее деятелях не удалось.

Глава II. Социализм в одной стране и изменение подходов

§ 1. Эволюция взглядов

Отмеченная еще В.И. Лениным полоса “самого резкого расхождения с патриотизмом” [1] оказалась сравнительно недолгой. Социализм осуществлялся не в троцкистском варианте, а в сталинском как “социализм в одной стране”. Идея же мировой революции наполнялась новым содержанием. Постепенно “большевики-державники” одолевали в руководстве партии “космополитов-коммунистов” [2]. С точки зрения Л.Д. Троцкого, такое развитие было недопустимым отступлением от классических принципов марксизма, возможным лишь благодаря “национальному большевизму” [3].

Его сторонники утверждали: “Сталин ... выкинул ленинскую программу мировой революции и к осени 1924 г. заменил ее националистической ложью “социализма в отдельной стране”; “Сталин и Бухарин, со своей идеологией “социализма в отдельной стране”, служа нарождавшейся бюрократии, попрали интернационалистский коммунизм Ленина и Троцкого” [4]. В связи с этими изменениями в теоретических установках в 30-х гг. XX в. начали оформляться представления о нации как “советском согражданстве”.

Это во многом питалось иллюзиями о том, что во второй пятилетке удастся окончательно ликвидировать классы и полностью уничтожить причины, порождающие классовые различия [5]. Но гораздо более важным фактором, вынуждавшим отыскивать дополнительные возможности для сплочения населения вокруг идей с более высоким объединяющим потенциалом, нежели пропаганда международной классовой солидарности рабочих, и союза рабочих и крестьян внутри СССР, стал приход к власти Гитлера в Германии и политика этой страны, направленная против коммунизма.

Под влиянием этого фактора взоры руководителей СССР обратились в сторону патриотизма в новой советской его трактовке. Для воспитания советских людей в таком духе было решено использовать возможности исторической науки и пропаганды исторических ценностей. 15 мая 1934 г. было принято совместное постановление правительства СССР и ЦК ВКП (б) “О преподавании гражданской истории в школах СССР” [6]. Вслед за этим в “Правде” была помещена передовая статья, заголовком которой стал призыв “За родину!”. Высшей доблестью советских людей провозглашался советский патриотизм, “любовь и преданность своей родине”. Положения о государственных преступлениях пополнились статьями об измене родине, предполагавших суровые меры наказания [7].

Это символизировало начало нового этапа во взаимоотношениях советской власти и советского общества, проведения национальной политики в сталинскую эпоху. Власть давала знать, что перестает считать Союз ССР отечеством исключительно мирового пролетариата и признает его, прежде всего, отечеством живущих здесь людей. Это стало предзнаменованием, означавшем если не отказ, то хотя бы некоторое отступление от революционного авантюризма. Правящий режим давал понять, что во внутренней и внешней политике будет руководствоваться национальными интересами русского и объединенных с ним других народов страны.

Оппоненты ВКП (б), нагнанные за границу меньшевики и троцкисты и их сторонники внутри СССР, появление слова “родина” расценили как доказательство контрреволюционного перерождения сталинского режима. Они считали невозможным ни при каких условиях реабилитировать слово “родина”, которое “дискредитировано в революционном и социалистическом сознании”. Напоминалось, что это слово было знаменем белогвардейцев в их борьбе против революции. Утверждалось, что словом “родина” большевистская диктатура “вызывает из толщи народной тех духов, которые несут смерть не только ей, но революции” [8].

 Иначе говоря, предлагалось вести предстоящую войну как воину “национально-патриотическую”, а не “народно-революционную”, делать ставку исключительно на “единство мирового пролетариата” [9]. Л.Д. Троцкий как “большевик-ленинец” также осудил “большевиков-сталинцев” за их поворот 1934 г. Поворот этот, якобы означал, что в СССР “курс на международную революцию ликвидирован вместе с изгнанием Троцкого”, что сторонники Сталина “действуют, думают … только по-русски”, а в СССР завершился развивавшийся процесс “от революционного патриотизма к национал-реформизму” [10].

Одну из важнейших ролей в опровержении обвинений такого рода должен был сыграть Н.И. Бухарин. Он написал немало статей, напрямую связанных с осмыслением изменений в проводимой национальной политике, с сущностью рожденных социализмом “новых форм общежития”, с выработкой новой национально-государственной идеологии. [11]. Вместе с тем по-прежнему заверялись, что СССР остается государством, в котором пролетариат впервые обрел “свое отечество”. Само понятие родины наполнялось при этом конкретным и все более многообразным содержанием.

Н.И. Бухарин заверял, что любовь к родине, равно как и советский патриотизм, “не есть … глупая национальная ограниченность... Это есть любовь к труду, культуре, историческому будущему человечества, любовь к самым благородным идеям века”. В его понимании “советский патриотизм есть доблесть всего международного пролетариата…” [12]. Победа коммунизма в предстоящей “борьбе гигантов” не вызывала у автора никакого сомнения [13]. Таким образом, было найдено ключевое понятие, послужившее в дальнейшем основой представлений о сущности той общности людей, которая, согласно Н.И. Бухарину, оформлялась в Советском Союзе в 30-е гг. XX в.

В передовой статье “Известий”, главным редактором которых был Н.И. Бухарин, 27 января 1935 г. было отмечено: “Трудящиеся массы Союза разных национальностей сплотились в героический народ нашей страны” [14]. В обстановке своеобразного “головокружения от успехов” на самых различных направлениях перестройки страны в 1935 – 1936 гг. из уст влиятельных политиков впервые прозвучало, что “национальный вопрос в нашей Советской стране может считаться окончательно решенным” [19], что достигнута “окончательная и бесповоротная победа социализма в СССР” [15].

Одним из первых Н.И. Бухарин утверждал также, что в стране складывается новая историческая общность людей. Новая общность, по его представлениям, вырастает на основе обобществления производства и новых отношений собственности. На этой же основе идет объединение между трудящимися разных национальностей, чему способствуют единство цели, единство руководства, единство планового хозяйства. Возрастание хозяйственных и культурных связей приводит к необычайному сплочению народов, развивающих свою национальную по форме и социалистическую по содержанию культуру.

В итоге и порождается новая общность. Так, по мнению Н.И. Бухарина, вырастает новая реальность: “героический советский народ, многонациональный и объединяющий силы пролетариата, колхозного крестьянства и советской интеллигенции…”. Процесс этот, считал нужным отметить создатель концепции новой общности, еще не подошел к своему завершению, “ибо есть остатки старых порядков” в экономике и в сознании людей. В последующих работах Н.И. Бухарин писал, что процесс формирования новой исторической реальности приобретает законченные очертания [16].

Подводя итоги 1935 г., он вновь отметил, что на основе высокого подъема национальных республик и областей, расширения связей между народами напрашивается вывод об образовании однородной величины, то есть советского народа [17]. В статье 1 мая 1936 г. Н.И. Бухарин пишет о едином народе как не этнографической, а социальной категории. С другой стороны, на основе “ленинско-сталинской национальной политики, материального и культурного роста национальных областей, создается новая многонациональная общность, единый советский народ, с новым содержанием, где, при росте национальных культур, вырастают теснейшие узы нерушимой дружбы” [18].

Наконец, в одной из своих последних статей, опубликованной в июне 1936 г. после полуторагодичной разработки темы, Н.И. Бухарин вносит теоретическое уточнение: “У нас впервые вырос целостный народ, единый и суверенный, консолидированный по вертикали (классы), и по горизонтали (нации)” [19]. Однако Н.И. Бухарину, несмотря на огромный вклад в сталинскую доктрину национальной политики, не удалось стать признанным разработчиком теории “новой общности” [20]. Заслуги были приписаны самому вождю. Реабилитация русских национальных ценностей произошла в годы Великой Отечественной войны при поддержке самого И.В. Сталина.

Еще накануне этого испытания стало отмечаться, что “ненависть к русскому народу включает в себя, конечно, ненависть ко всему советскому” [21]. Отныне коммунистам не подобало трактовать историю в духе “левацкого интернационализма”. Именно это словосочетание было выбрано для определения сущности бухаринской “теории” [22]. И.В. Сталин не писал ничего о “новой общности”. В 1929 г. он закончил работу над статьей “Национальный вопрос и ленинизм”, в процессе создания которой пришел к выводу о том, что “в будущем, прежде чем национальные различия и языки начнут отмирать, уступая место общему для всех мировому языку…” [23].

Этот вывод по существу не отличался от положений Л.Д. Троцкого, Г.Е. Зиновьева, других представителей “левацкого интернационализма”, которые исходили из того, что “при победе социализма нации должны слиться воедино, а их национальные языки должны превратиться в единый общий язык”. Они отстаивали мысль, что “уже пришла пора для того, чтобы ликвидировать национальные различия” [24]. В заключительном слове по докладу на XVI съезде И.В. Сталин подчеркнул: “Теория слияния всех наций, скажем, СССР в одну общую великорусскую нацию с одним общим великорусским языком есть теория национал-шовинистическая…” [25].

Отличие И.В. Сталина от “уклонистов” заключается лишь в том, что последние были готовы форсировать процессы слияния наций уже в обстановке начала 30-х гг., а И.В. Сталин эту же задачу выносил в неопределенное но, по-видимому, не столь уж отдаленное будущее. Выступать за развитие национальных культур в СССР в определенных случаях становилось уже просто небезопасно. По сути дела устанавливалось, что расцвет социалистических наций в его единственно правильной и законной интерпретации никоим образом не должен означать сопротивления ассимиляции, а тем паче борьбы против нее. Последнее расценивалось уже как преступление [26].

Представления о расцвете национальной культуры стали весьма своеобразными, превратившись в полную противоположность изначальному смыслу слова “расцвет”. Эта мысль выражена, в частности, Л.М. Кагановичем, “сталинским наркомом”. Касаясь состояния национального вопроса, он как-то заметил: “… социалистические нации нужно все больше и больше объединять для их расцвета” [27]. Некоторые ученые, доказывая, что И.В. Сталин не был сторонником слияния наций и не мог проводить такой политики [28], приводят в доказательство сталинскую отсылку к ленинской работе “Детская болезнь “левизны” в коммунизме”. В ней содержится указание на то, что национальные различия “будут держаться … долго после осуществления диктатуры пролетариата во всемирном масштабе” [29]. Но это не должно вводить в заблуждение.

Речь у В.И. Ленина идет о “национальных различиях”, а не о “нациях”. Между тем очевидно, что историческое время существования тех и других не совпадает. Иначе говоря, В.И. Ленин лишь констатировал, что придет время, когда наций не будет, а национальные различия еще сохранятся. И.В. Сталин же неправомерно отождествил эти явления. Таким образом, практическую национальную политику с 30-х гг. XX в. И.В. Сталин начал направлять уже по новому руслу. Он утверждал свой, отличный от Н.И. Бухарина, “национальный большевизм” как попытку превращения населения страны в некую новую общность людей, главной ценностью которой была бы реабилитированная в 1934 г. своеобразная разновидность патриотизма, высокое понятие “Родина” [30].

“Русскость”, проступавшая в отличительных чертах утверждаемой “новой общности”, допускались по необходимости. Вокруг русского народа сплотить новую общность было легче, чем на его отрицании и дискредитации его прошлого. Поэтому уже в конце 30-х гг. утверждаются представления о русском языке как языке интернациональной культуры. Русская же культура сама по себе мало чего стоила, если не становилась советской. Раньше, вся официальная идеология строилась на том, что советский человек руководствуется любовью к революции и коммунизму, чувством братства и солидарности с трудящимися всех стран, а не любовью к своему отечеству.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6