Этот историзм является
неотъемлемой, существенной чертой географа XVIII века и исходит от того
культивирования знаний об античности, которое тянется через все столетия от
Ренессанса к XVIII веку, являясь основой всякой тогдашней образованности и
эрудиции. Историзм этот культивировался в равной мере и идеологией отходящего
феодализма, и наступающей буржуазией, разница была лишь в предпочтениях,
оказывавшихся определенным историческим эпохам и явлениям и в делавшихся
выводах. Тунманн огромное внимание оказывал античной истории Крыма, получив,
как истый сын XVIII века, основательную подготовку в этой области, но он не
меньше интереса уделяет и последующим периодам, и раннему средневековью, и
татарской эпохе, в частности истории Крымского ханства, выказывая в этик
разделах недюжинные знания, далеко несвойственные рядовому европейскому ученому
его времени. Это его специфическая черта.
При том уровне
исторических знаний и объеме исторических источников, которые были в
распоряжении Тунманна и науки XVIII века, изложение им исторических процессов и
конкретных исторических фактов страдает, конечно, с нашей точки зрения
множеством дефектов, ошибок, пробелов. Мы сейчас, естественно, бесконечно
богаче, особенно в области археологических памятников, да и письменных источников.
Но это не умаляет знания пионерской работы Тунманна, тем более, что для истории
непосредственно ему предшествовавшей эпохи он дает ряд сведений, которых мы не
найдем в литературе, бывшей в его распоряжении, ввиду чего он является для нас
первоисточником.
Если историческая часть
исследования Тунманна – является для нас в преобладающей своей части материалом
вторичного порядка, эклектическим, заимствованным из первоисточников, то
изложение им современного ему и недавнего положения и состояния Крымского
ханства, лишь отчасти 'Почерпнутое из литературы, является для нас источником
первоклассным при условии, конечно, критического освоения. Большая
осторожность, трезвость и точность его изложения, ясность восприятия, простота
и четкость языка, – все это делает его данные для нас весьма ценными. Для
примера – Тунманн указывает количество населения в Крыму в его время в «вероятно
около» 400 тысяч. Других сведений по этому весьма важному историческому вопросу
для времен ханства у нас нет; вопрос этот в исторической литературе многократно
дискутировался, особенно в связи с вопросом о первом переселении татар в
Турцию; цифра Тунманна является исходной для всяких соображений на эту тему и,
нужно сказать, наиболее правдоподобной.
1.3.
Историография Крымского ханства в XIX веке.
В развитии историографии
Крымского ханства XIX века огромное
значение имеет работа известного крымскотатарского историка и поэта,потомка
крымского династического дома Халим Гирая (1772 – 1823 гг.) – «Гюльбюн-и
Ханан».
Халим Гирай родился в
Румелии, отличился в русско-турецкой войне 1806 – 1812 гг., умер и погребен в
городке Чаталджа[[31]].
В первом десятилетии XX века (1909 год) крымскотатарским
писателем и политическим деятелем Аблякимом Ильми (1887 – 1947 гг.) был
выполнен перевод с издания на арабской графике на русский язык этого
исторического сочинения Халим Гирая. Это издание является переработкой авторского
текста Аблякимом Ильми. Почти в каждый раздел исторического труда Халим Гирая
он ввел приложения, дополнения и комментарии. Тогда, в первом десятилетии XX
века, А. Ильми учился в Стамбуле и состоял членом кружка «Татар талебе
джемиети» (Общество татарских студентов). По воспоминаниям лидера национального
движения Цжафера Сейдамета, в то время также учившегося в Стамбуле и
состоявшего членом упомянутого кружка, студенты намеревались перевезти весь
тираж книги в Крым и распространить его, чтобы поднять дух задавленного царским
режимом крымскотатарского народа. Однако таможня не пропустила контрольный
завоз.
Фамилия крымских ханов,
передаваемая арабской графикой в форме Гирай, читаемая по-турецки как Giray, а по-русски традиционно как Гирей, воспроизводится в работе
в форме Гирай, по причине все большего распространенения в крымскотатарском
языке этой формы.
Содержание данного труда
Халим Гирая, до сих пор не переведенного ни на один из европейских языков, все
же хорошо известно специалистам-историкам. В обиходном русском языке за книгой
закрепилось название «Розовый цветник ханов». Более точный перевод: «Розовый
куст ханов», что лучше соответствует смыслу оригинала.
В 2001 году Кемалем
Усеиновым был сделан еще один перевод на русский язык, где им выполнены разъяснение
отдельных терминов и реалий, подбор официальных документов и иллюстраций.
Перевод, хотя и передает
содержание «Розового куста ханов» целиком, все же не является дословным. Автор
перевода, крымскотатарский ученый К. Усеинов, включил в канву повествования
Халим Гирая сведения, извлеченные А. Ильми из «Семи планет» Мухаммеда Ризы, «Опоры
историй» Абдульгаффара Кырыми, сочинений турецких историков и представленные в
примечаниях оригинального издания 1909 года[[32]].
Кроме этого, в ряде случаев в текст Халим Гирая включены сведения, почерпнутые
К. Усеиновым из других, не названных им источников (в частности, из «Семи
планет» Мухаммеда Ризы). Некоторые сведения в «Добавлениях» А. Ильми автором
перевода сокращены в силу их общеизвестности и доступности. Это касается,
главным образом, сведений по истории России и российско-турецких отношений,
извлеченных А. Ильми из турецких переводов «Истории государства Российского»
Н.М. Карамзина. Такие изменения вполне соответствуют научно-популярному
характеру настоящего издания, но ни в коей мере не снимают с повестки дня
задачу подготовки современного критического издания этого памятника
крымскотатарской историографии XIX – начала XX вв.
Крупнейшим историком сделавшим
большой вклад в историческую науку о Крымском ханстве был Василий Дмитриевич
Смирнов (1846-1922), российский востоковед – автор двухтомного исследования по
истории Крымского ханства. Особенно важное значение для дальнейшего развития
историографии о Крымском ханстве имел первый том, получивший название «Крымское
ханство под верховенством Османской Порты до начала XVIII века»[[33]].
В.Д. Смирнов, значительно расширил хронологические рамки своего исследования и попытался
представить историю Крыма с первой половины XVIII века, справедливо считая, что
основы будущей государственности следует искать в период господства над
полуостровом Золотой Орды. В.Д.Смирнов довольно подробно описал эпоху правления
в Крыму улус-беков – наместников, получивших полуостров в качестве удела и
утверждаемых ханами Золотой Орды. Автор образно называет их также
«временщиками», почему-то не проводя параллелей между улус-беками, имена
которых зафиксированы в письменных источниках, и личностями, указанными в
генеалогических преданиях о предках династического дома Гирей. Так, например,
Оренг-Тимур, Кунджек, Тулек-Тимур, Хасан, Таш-Тимур фигурируют в источниках как
улус-беки Крыма (а Таш-Тимур даже как независимый хан в 1394-1395 гг.), тогда
как в генеалогических трудах эти же личности отмечены как предки основателя
Крымского ханства, красноречиво указывая на то, что правившие в Крыму в золотоордынский
период улус-беки являлись предками Хаджи-Гирей-хана.
1.4.
Историография Крымского ханства в XXвека.
Говоря развитии историографии
Крыма и Крымского ханства в частности в XXвеке можно упомянуть слова известного ученого, доктора
исторических наук Возгрина В.Е.: «…о Крыме, этом в буквальном смысле слова
«опытном поле Истории», до сих пор ни в СССР, ни за рубежом не создан
общеисторический труд. И даже наиболее крупные работы, написанные русскими или
советскими историками, отражают огромную, многоплановую тему Крыма далеко не
полностью – и хронологически, и в предметном плане[[34]].
Во-первых, все без
исключения крупные послевоенные работы, посвященные крымским античности,
средневековью и началу Нового времени, написаны как бы «извне», с точки зрения
русских или европейских историков. Говорить, что работы эти субъективны, –
значит не сказать ничего; историк, безусловно, не может стать до конца
объективным. Поэтому речь идет об уровне субъективизма – впрочем, и здесь
объективных критериев не выработано. Очевидно, достаточно будет сказать, что
автору не известна ни одна значительная советская работа о Крыме, которая не
была бы выдержана в антитатарском духе (исключение – несколько небольших
трудов, вышедших до 1944 г. в Крымской АССР). Таким образом, мы вправе говорить
не о спорном, но о повальном субъективизме, причем доходящем до крайних
пределов не только «качественно», но и количественно. Так, в четырехтомнике П.
Надинского периоду 1917 – 1920 гг., т.е. четырем годам, посвящено 300 с лишним
страниц, полустолетию до этого – около 90 с, а полутысячелетию истории так
называемого татаро-турецкого периода (XIII – XVIII вв.) – 38 страниц!
Но конечно, гораздо пагубнее
качественные, концептуальные перекосы. Не стоит приводить все (или даже
основные) примеры великодержавной, шовинистической трактовки крымской истории,
использования антинаучных терминов и ярлыков типа «крымские хищники,
захватчики, разбойники, агрессоры» уже из-за их огромного количества (только
книг, где они приведены, сейчас, по подсчетам Р.Я. Эминова, уже больше сотни).
Кроме того, нам не представляется плодотворным клеймить конкретных авторов этих
писаний – они лишь отразили в своих книгах и брошюрах некие концепции,
опирающиеся на поддержку довольно значительных слоев в горизонтальном плане и
представителей весьма влиятельных административных, научных и общественных
институтов – в вертикальном[[35]].
Подлинно научный анализ
любого исторического явления приводит к достоверным результатам, лишь будучи
начат с истоков этого явления. История же необъективной, антитатарской
направленности отдельных псевдонаучных положений коренится, безусловно, в том
самом «средневековом мракобесии», которое было несовместимо с принципами
исторического материализма еще в конце прошлого века. Простительные лишь для
домарксистской историографии, но, как видно, сохранившиеся и даже развившиеся в
XX в., эти стереотипы и установки –
среда, что питает «научную» литературу подобного плана…»[[36]]
«…общим местом стало
расхожее утверждение об исконной, первоначальной заселенности Крыма славянами
(вариант – праславянами). Какие из сего следуют выводы – догадаться нетрудно.
Пересматривается сам факт колонизаторской политики царского правительства в
Крыму, репрессии по отношению к местному населению, прямым потомкам автохтонных
насельников полуострова; утверждается, что в отличие от Средней Азии или
Кавказа здесь имела место не колонизация малых народов, а обычная эксплуатация
трудового крестьянства, как, например, в Тульской или Архангельской губерниях.
Не отстают от профессиональных историков современные публицисты и литераторы.
Книги П. Павленко, А. Козлова, И. Давидкина, А. Первенцева, И. Вергасова, И.
Лугового и многих других проникнуты в большей или меньшей степени
патологической ненавистью к татарам, стремлением «объяснить» нарушения ленинской
национальной политики и оправдать известные постановления 1944 г. и более поздних лет»[[37]]
Но все же, несмотря на
отрицательные явления в историографии, в XX веке было издано немало исторических трудов внесших большой
вклад в изучение истории Крымского ханства.
Серию статей о правлении
некоторых ханов издал Нуретдин Агат, известный историк и нумизмат. Он родился в
1889 г. в деревне Мухалатка на Южном берегу Крыма. Закончил школу, открытую И.
Гаспринским в городе Бахчисарае, а затем их семья в 1901 г. переезжает в Стамбул. В 1918 г. Нуреттин Агат, приехав в Крым, принял активное участие в национальном
движении крымских татар, но спустя несколько месяцев, вновь был вынужден
вернуться в Турцию. Все свое свободное время он посвятил изучению истории
Крыма, поместив серию статей в журнале «Emel» под рубрикой «Badimsiz Kirim Hanlari» («Независимые крымские ханы»), в которых рассматривал
историю правления Бек-Полат-хана (Бек-булата), Таш-Тимура, Гыяс эд-дина,
Девлет-Берды, Улуг-Мухаммед-хана, Хаджи-Гирей-хана и др. Особое внимание
Нуреттин Агат уделял нумизматике, изучал монеты, чеканенные в Джучиевом Улусе и
Крымском ханстве. В 1976 г. им была издана работа «Каталог монет Золотой Орды
(Джучидов) (1250 – 1502)», которой Нуреттин Агат посвятил десять лет своей
жизни (1958 – 1968 гг.)[[38]].
Ввиду многонациональности
Крыма много внимания было уделено историками вопросу о национальной ситуации в
Крымском ханстве.
Броневский М. в своих
«Описаниях Крыма» говорит, что города ханства, как новые, так и древние,
никогда не были однонациональными. Даже в Эски-Юрте, одном из очагов крымского
исламизма, население уже в конце XIII
в. было интернациональным; в крымских городах проживало большое количество
евреев, черкесов, пятигорцев, цыган. Лишь о христианах славянского
происхождения почти не встречаются упоминания; очевидно, если они и встречались
среди оседлого населения полуострова, то крайне редко[[39]].
В очерках «Дорогой
тысячелетий» вышедших в свет в 1966 году делается вывод, что существование
такого удивительного и для наших времен конгломерата из разноплеменных
инаковерующих было бы немыслимым без известной веротерпимости татарского
населения – впрочем, также полиэтнического, хотя и единоверческого. И черта эта
резко выделяет крымских татар из всего исламского мира. Это была, по словам
советских ученых, удивительная даже для суннитов «широчайшая веротерпимость[[40]].
Другой советский
исследователь Крыма Фадеев Т.М. в своем труде пишет, что Успенский монастырь
близ Бахчисарая пользовался не только материальной поддержкой ханов, но и
авторитетом у татар, оставаясь на протяжении веков центром и оплотом крымской
православной церкви. Другой монастырь, Георгиевский (мыс Фиолент),
беспрепятственно функционировал, правда, с небольшим перерывом, более тысячи
лет (890 – 1920-е гг.). В Кафе в дотурецкий период рядом с мечетями и медресе
высились купола 17 католических храмов и двух монастырей с латинскими школами
при них; греческие храмы и монастыри, армянские, русские церкви, еврейские и караимские
синагоги и т.д. Причем здесь были далеко не безобидные убежища гонимых за веру
монахов, как в первые века крымского (херсонесского) христианства, но оплоты
церкви воинствующей. Католические монастыри играли роль центров христианской
миссии; здесь посланцы Европы изучали языки, обычаи, культуру Востока для того,
чтобы отправиться в качестве миссионеров в ближние и дальние страны Азиатского
континента[[41]].
Из довоенных советских историков
данного вопроса касается Сыроечковский В. Е. в своей статье «Мухаммед-Гирей и
его вассалы» напечатанной в журнале «Ученые записки МГУ» в 1940 году пишет, что
в отношении конкретных христиан, ханы и беи оценивали их не столько за
преданность заветам Пророка, сколько за деловые и человеческие качества, отнюдь
не понуждая к принятию ислама. Вера не сказывалась не только на условиях
экономической деятельности иноверцев, но и на служебной карьере некоторых из
них. В весьма отрывочных сведениях о лицах, приближенных к ханам, можно встретить
множество немусульман: нескольких казначеев (евреи Ша-Ислам и Мусафей, итальянец
Августин, поляк Янушко), дипломатов в ранге посла (итальянцы Августин
Гарибальди, Ян Баптист, Винцент Зугуль-фи, еврей Кокоса) и т.д.
Не мог пройти мимо
внимания историков и вопрос о войнах Крыма. По мнению Возгрина В.Е. до сих пор
не проведено глубокое объективное научное исследование действительных причин
всех войн, что вели в указанный период Крым и его соседи. Сделанные же доныне
общие выводы по этому поводу грешат предвзятостью и непоследовательностью[[42]].
Весьма показательно в
этом отношении исследование А.Б. Кузнецова. Работа, основанная на старых трудах
русских и советских ученых, которые, по признанию автора, касаются лишь
«отдельных сторон» большой крымской темы, претендует на «обобщающее» значение,
на выявление «основных аспектов политики Крымского ханства в Восточной Европе
вообще и в отношении России в частности» и уже поэтому заслуживает
внимательного изучения[[43]].
Выводы, к которым
приходит А.Б. Кузнецов, весьма знаменательны. Один из них – о том, что в
Бахчисарае уже в XV в. были
выработаны по отношению к России некие конкретные «захватнические планы»,
апробированные Турцией, что позднее возникли агрессивные коалиция Вильно –
Крым, «ось» Казань – Бахчисарай и т.п., имевшие ту же перманентную программу.
Есть вывод и о «широком плане турецко-крымской экспансии» за счет России, и о
том, что даже поход Мухаммед-Гирея в 1521 г. имел целью «создать плацдарм для нового удара по России с юго-запада». При этом автора не смущает полное
отсутствие документальных подтверждений существования этих планов.
Очевидно, историк имеет
право и на умозрительные выводы, точнее – гипотезы. Не будучи даже поддержаны
источниками, они обычно основываются на анализе реальных действий исторических
лиц и народов. Но политика Гиреев также не «соответствует» выкладкам Кузнецова.
Ханы неоднократно брали русские города (в том числе не только Киев, но и
Москву), однако после этого неукоснительно оставляли эти территории, причем
совершенно добровольно.Крымские набеги были удивительной «экспансией», она не
имеет аналогов ни в догиреевской (вспомним 300-летнее монгольское иго), ни
особенно в послегиреевской истории попыток завоевать Россию. Интересно, как бы
владели несколько десятков тысяч кочевников огромной страной, если они и
Крым-то не смогли уберечь от турецкой агрессии?
Наиболее, по мнению
автора, прав исследователь внешней политики ханства в XVII в. А.А. Новосельский, изучивший, в отличие от А.Б.
Кузнецова, огромные документальные комплексы. Он пришел к недвусмысленному
выводу: крымцы действовали совершенно самостоятельно и даже иногда вразрез с
планами турецкого правительства, т.е. не было общей программы агрессии. Об
отсутствии какого-то постоянного собственного стратегического плана борьбы с
Москвой говорит и их тактика – татарские набеги были довольно слабыми,
совершались небольшими силами и не проникали глубоко внутрь страны. Зачастую
были делом частной инициативы отдельных вожаков. Отсюда полная распыленность и
бессвязность действий татарских отрядов, чьи действия не были рассчитаны на
совершение крупных операций.
В целом же если сравнить
различные подходы к этой теме, то, начиная с В.Д. Смирнова, творчество
историков можно разделить на два направления. Первое основано на убеждении, что
Крым с 1470-х гг. был послушным вассалом Турции. Сторонники второго утверждают,
что политика ханов имела две тенденции: связанную с вассальными отношениями и –
наоборот – вытекавшую из стремления крымчан к самостоятельности, т.е. антитурецкую[[44]].
Автор данной работы
склоняется ко второй точке зрения, считая, что ее необходимо лишь дополнить
следующим замечанием. Определение политики Крыма по отношению к Турции на
протяжении сколько-нибудь значительного периода вообще невозможно, если мы
хотим достичь при этом достаточной степени обобщения. Относительно же войн и
дипломатии каждого отдельно взятого хана нужно привлекать к исследованию не
только эти внешние проявления его политики, но и социально-экономическое и
международное положение ханства в этот период и, более того, такие данные, как
личные качества хана, султана, царя и т.д., направление их личной политики,
степень поддержки правителей широкими массами и феодалами. Мог играть важную
роль в крымской политике и такой малозаметный фактор, как малолетство султана
(1640-е гг.) и т.п.