Дипломная работа: Либеральная мысль в Российской имерии во второй половине XIX века
Согласно
Чичерину, «естественную область деятельности местных учреждений составляют
хозяйственные нужды местности», «чисто местные дела»; однако он понимал, что
«даже чисто местные интересы являются вместе и интересом общим», поэтому органы
самоуправления должны находиться под контролем правительственной власти,
которая, впрочем, не имеет права вмешиваться в частную деятельность, пока та не
влияет «на общее благосостояние».
Чичерин
допускал, что органы самоуправления могут ведать и государственными делами, но
тогда они выступают уже в качестве органов правительства, которое подвергает их
«ближайшему контролю и руководству»: его право на такой контроль обусловлено
тем, что «за исполнение общих государственных дел оно одно ответственно». Иными
словами, нельзя ведать дела, за которые отвечает правительство, не подчиняясь
ему и оставаясь от него независимым. «Здесь вопрос не о большем или меньшем
доверии правительства к обществу, а о юридической постановке дела», –
подчеркивал Чичерин. Государство, передавая органам самоуправления свои дела,
вручает им принадлежащую ему принудительную власть.
Эти взгляды
Чичерин развивал и в публицистических статьях на земскую тему. Полемизируя в
одной из них с В.И. Герье, назвавшим в докладе Московскому губернскому
земскому собранию земские учреждения государственными, Чичерин метко указал на
уязвимость этого взгляда и опасные перспективы, которые он открывает. «Для него
(т.е. В.И. Герье – автор) размежевание отдельных сфер деятельности путем
юридических определений есть признак недоверия, между тем как именно это
составляет основу всякого благоустроенного порядка. Без этого общественная
жизнь превращается в хаотическое брожение ничем не сдержанных и [ничем не]
ограждаемых сил, ведущее только к нескончаемым притеснениям». Приверженцы
«государственного» самоуправления, отрицая негосударственный характер местных
дел, тем самым лишают земство реальной почвы. Ведь если «единственно в видах
целесообразности государство предоставляет некоторые дела выборным лицам», то
«оно всегда может, ввиду той же всему поддающейся целесообразности, взять все
управление на себя» и упразднить земство. Словом, идея «государственного»
земства не только не могла защитить его от бюрократии, но даже идеологически
вооружала последнюю. А между тем «Россия более, нежели какое-либо государство,
нуждается в бережном отношении к общественным силам, ибо это – самая слабая ее
сторона», с горечью писал Чичерин.
В 1890-е годы
он выступает сторонником «сильного, облеченного правами земства». Только такое
земство, считал Чичерин, способно обуздать бюрократию: «всякие другие сдержки
совершенно несостоятельны». Полагая, что самодержавная власть с присущей ей
бюрократической централизацией свое призвание выполнила, он выражает взгляды,
суть которых его бывший ученик В.О. Ключевский удачно обобщил в афоризме,
явно навеянном чтением чичеринского «Курса государственной науки»:
«Централизация хороша только весьма хорошая, а самоуправление сносно и
посредственное».
Когда вышла в
свет известная записка Витте, который, беря Чичерина в союзники, доказывал
необходимость упразднения земства (как это поняли либералы – Струве, Шипов,
Чичерин), то последний, задетый за живое такой бесцеремонностью, в подцензурных
своих трудах упрямо настаивал, что земство совместимо с самодержавием и не
мешает ему. Он не был вполне искренен: мы видим, что в бесцензурной «России
накануне XX столетия» Чичерин ясно высказался, что ограничение
самодержавия и бюрократического произвола стало насущно необходимо. Защищая
земство от нападок Витте, он ради благой цели доходил до полного искажения
исторической правды, когда утверждал, что «земство держало себя смирно, в
пределах своих полномочий; оно строило школы и больницы; ничего большего оно не
домогалось». Признавая недостатки Положения 1864 года («земству не было дано
власти даже в собственной его сфере»), он полагал, однако, что «взгляд на
земство как на частную сферу деятельности имел для него и благие последствия.
Это дало ему возможность устраивать свое хозяйство сообразно с указаниями
жизни, а не по указке бюрократии». Земскую реформу 1890 года и Положение о
земских начальниках Чичерин решительно осуждал, а деятельность прежних земских
учреждений был склонен приукрашивать: они якобы «поставлены были в независимое
положение и наполнялись лучшими местными силами, цветом провинциального
общества».
В принципе он
остался верен своему взгляду на самоуправление как поприще для аристократии.
Распад сословного строя должен, по Чичерину, повести к тому, что из «лучшей
части дворянства» образуется «ядро для класса независимых землевладельцев,
управляющих местными делами и через это влияющих и на общий ход государственной
жизни». Поэтому Чичерин выступал последовательным сторонником имущественного
ценза («При всех возможных комбинациях надобно признать общим правилом, что
голос в местных учреждениях должны иметь те, которые расходы выплачивают из
своих карманов») и противником демократии, которую характеризовал так: «…Демократический
строй основан чисто на выборном начале, с устранением всякого ценза. Можно
сказать, что это – худший из всех порядков, ибо здесь преобладание получает
неимущая, необразованная и неустроенная масса, которая или увлекается
демагогами, или покорствует бюрократии» [14, стр. 137–140].
В нашумевшей
полемике с Д.Н. Шиповым по поводу взаимных отношений губернских и уездных
земств Чичерин выступил противником и так называемой «земской бюрократии».
Шипов, понимавший задачу земства в этико-социальном смысле, как «ослабление
исторически сложившейся социальной несправедливости», то есть имущественного
неравенства, полагал, что губернское земство, «как более крупный общественный
союз, должно иметь своей задачей… по возможности смягчать неизбежные
неравенства в более мелких общественных союзах». Руководя уездом, губерния
должна находиться с ним в «отношениях взаимодействия и гармонии». В идеях
Шипова Чичерин усмотрел невольную проповедь социалистических начал и
бюрократической регламентации, и в ряде статей постарался их опровергнуть. Он
указывал на то, что сущность земских учреждений «заключается в самоуправлении
путем самообложения. Они должны устраивать свои дела на свой собственный счет,
а не из чужого кармана». Критикуя «земскую бюрократию», Чичерин оставался чужд
полемического задора и трезво отмечал, что она все же лучше правительственной, поскольку
ближе к населению.
Чичерин, со
своим взглядом на земство как на общественный институт, выполняющий собственные
задачи, был, похоже, совершенно одинок в современной ему науке права. Это
обстоятельство дало повод одному тогдашнему юристу пренебрежительно назвать
Чичерина «эпигоном» общественной теории самоуправления.
[14, стр. 141].
Кавелин
приветствовал закон о местном самоуправлении от 1 января 1864 года. Его
восхищает то, что принцип самоуправления проводится осторожно и
последовательно, что законодательство не забегает вперед. Окончательный вывод
говорит сам за себя: «Мы убеждены, что сделано все, что нужно, и что больше делать
не следовало». Кавелин уверен в будущности самоуправления, но, подобно Чичерину,
не видит пока в обществе сил для полного его развития и хвалит осторожность правительства,
которое не дает сразу слишком много, больше, чем общество может взять.
В равной
степени, что и Чичериным, им
владеет неприязнь к самодовлеющей бюрократии. Он вообще считает, что «местные
земские учреждения были до сих пор пропитаны чиновническим бюрократическим элементом;
они только по имени, по названию были земские». Надеясь, подобно Чичерину, на
союз общества и высшей власти против бюрократии, Кавелин находит в Положении то,
что хотел бы найти: именно ограждение земских учреждений от ее «произвольных
вмешательств». Но, отдавая дворянству ведущую роль в земстве, Кавелин отлично
от Чичерина трактует сословный вопрос: мудрость правительства он усматривает в том,
что оно «не сообщило землевладельческому элементу сословной окраски», что могло
бы вызвать «худшее из всех зол – зависть и взаимную вражду сословий». По
Кавелину, земство должно примирить и сблизить ныне разрозненные сословия
посредством их постепенного слияния. Здесь Кавелин не изменил своему убеждению,
которым руководствовался еще в период крестьянской реформы, что в России нет
коренных противоречий между дворянством и крестьянством. Чичерин же был более
сдержан, отмечая, что «в России дворянство и крестьянство, до последней минуты,
составляли две бесконечно отстоявшие друг от друга крайности властителей и
подвластных».
В одном
письме, относящемся к 1865 году,
Кавелин писал о земстве: «После отмены крепостного права ни один внутренний
русский вопрос не интересует меня так живо, как этот. От успеха земских
учреждений зависит вся наша ближайшая будущность, и от того, как они пойдут,
будет зависеть, готовы ли мы к конституции и скоро ли ее получим. Выходки
московского дворянства скорее отдалят нас от этой цели, выказывая все наше малолетство
и пошлость. (…) Пора бросить глупости и начать дело делать, а дело теперь в
земских учреждениях, и нигде более». В этом вопросе его взгляды полностью
совпадали с мнением Чичерина, считавшего местное самоуправление «школою для
самодеятельности народа и лучшим практическим приготовлением к
представительному порядку» [14, стр. 50–51].
В «Началах
русского государственного права» Градовский обстоятельно рассматривает местное
управление и самоуправление в их историческом развитии. Взгляд автора на
земство явно расходится с официальным. В восприятииГрадовского «самоуправление
есть одна из форм управления, а управлять нельзя иначе, как при помощи
административных актов, обязательных для жителей». Государство, перепоручая
часть своих функций органам самоуправления, превращает их тем самым во властные
органы [24, стр. 124–125].
Подобно Л.
Штейну, Градовский разделял компетенцию органов самоуправления на две сферы:
«естественную» (собственную) и «правительственную» (делегированную). Однако
неуклонную историческую тенденцию он видел в том, что эта «естественная сфера
нисходит на второй план, а в некоторых государствах вовсе утрачивается… Все
это, при исследовании вопроса о самоуправлении, выдвигает на первый план чисто
правительственные задачи». В конечном счете, утверждал Градовский, «вопрос о
самоуправлении есть вопрос об организации власти, а не о пределах этой власти»,
то есть самоуправление – часть общей государственной системы, но построенная на
привлечении общественных элементов, участвующих через это в политической жизни
страны [14, стр. 78].
В то же время
общественное управление Градовский рассматривает как важный фактор
государственной жизни. Самоуправление он воспринимает как политическую школу, в
которой только и способно сформироваться подлинное гражданское общество.
Подобное
понимание земской деятельности вполне разделялось большинством либералов. Не
все, однако, были согласны с государственной теорией местного самоуправления
Градовского. Б.Н. Чичерин, например, ее решительно отвергал, упрекая
профессора Градовского в отрыве от практической жизни, – как «никогда не
видавшего в глаза земского собрания». Чичерин посчитал рассуждения о
государственном характере местных органов самоуправления теоретизированием,
весьма опасным для неокрепшего земства. Они могли навлечь на земское
самоуправление еще большие утеснения [24, стр. 125].
Теория
самоуправления Градовского в значительной мере базируется на европейских
источниках и историческом опыте стран Запада. Градовский полагает, что введение
местного самоуправления – закономерный этап в развитии каждой страны, достигшей
определенной степени зрелости. Когда в феодальной Европе королевская власть
объединяла раздробленные княжества в целостное абсолютистское государство,
жесткая централизация была оправдана. Но по мере укрепления национальных
государств, развития общественной свободы и личной инициативы граждан
неограниченный управленческий централизм становится тормозом на пути
социального прогресса и его с необходимостью сменяет децентрализация и
самоуправление [17, стр. 683].
Как полагал
Градовский, вводя земства, царское правительство рассчитывало создать новые,
отвечающие духу реформ органы управления. В результате же оно получило аморфное
и незрелое местное самоуправление. Отмена крепостного нрава, положившая начало
разорению помещичьих хозяйств, оторвала дворян от земли и заставила их искать
«легких заработков» в развивающейся капиталистической экономике (биржи, банки,
акционерные общества). Оставшиеся на земле дворяне не были заинтересованы идти
работать в земства, не обладавшими реальными правами. Кроме того, не имевшие
опыта земские органы очень быстро переняли косные формы работы государственной
бюрократии. В итоге, заключает Градовский, правительство вынуждено было
дублировать земскую власть представителями центральных органов, постоянно
ограничивая в правах местное самоуправление,
Причину
неудач земской реформы Градовский видит в половинчатом и непоследовательном ее
проведении. Главное противоречие пореформенной эпохи, полагает он, состоит в
том, что монархическая власть попыталась совместить две несовместимые вещи:
абсолютистскую форму правления, опирающуюся на сословный строй, и местное
самоуправление, предполагающее демократизм, равенство и бессословность.
Абсолютная монархия, введя местное самоуправление, фактически подрубила свои
собственные корни и, осознав это, в дальнейшем стремилась всячески ограничивать
земскую инициативу.
Несмотря на
искусственность, по оценке Градовского, территориального деления России, он
предлагает вводить самоуправление во всех административных единицах от губернии
и уезда до города и села и наделять их широкими полномочиями [17,
стр. 684].
1.7 Теоретики либерализма о
положении и перспективах дворянства и крестьянства в пореформенной России
Судьбам
русского дворянства в связи с крестьянской реформой была посвящена брошюра К.Д. Кавелина
«Дворянство и освобождение крестьян» (1862 г.). Кавелин признавал в ней,
что реформа повергла дворянство в жалкое состояние как в экономическом, так и в
моральном отношении. Материально расстроенное, озлобленное против правительства
большинство его поставлено перед вопросом: «Что же станется теперь с
дворянством?» «Положение этого сословия в самом деле теперь критическое, –
писал Кавелин. – В нем совершается крутой переворот, какого оно никогда не
испытывало. Речь идет не о минутном расстройстве, но о дальнейшем существовании
и судьбе сословия, шедшего до сих пор постоянно во главе образования и всякого
успеха в России». Вместе с тем реформа имела и огромное положительное значение,
ибо ставила дворянство в условия, обещавшие ему самую счастливую будущность.
Положение 19 февраля предупредило катастрофу, грозившую снизу, – это,
во-первых. Во-вторых, реформа давала дворянству возможность «поправить старые
ошибки, связать свои интересыс пользами и выгодами прочих классов, занять в стране твердое и
почетное общественное положение и возвратить прежнее, теперь ослабленное
влияние на быт государства».
У Кавелина не
было сомнения в том, что русское дворянство при желании сможет укрепить за
собой первое место среди прочих сословий. Сам факт существования сословного
неравенства не казался ему предосудительным. «Природные свойства и
собственность, – считал он, – суть неискоренимый, вечный источник неравенства
людей и различия высших и низших сословий во всех человеческих обществах, во
все времена, на всех ступенях развития». Причиной же борьбы сословий,
наполнявшей историю народов, было не наличие в обществе высших классов, а
близорукость их поведения. Исключительность, привилегии, эгоизм – вот, по
словам Кавелина, те подводные камни, о которые разрушились высшие сословия в
большинстве государств.
Крестьянская
реформа сделала неизбежным переход дворянства из положения привилегированного,
наследственного и замкнутого сословия в класс землевладельцев, пользующийся
теми же гражданскими правами, что и остальные сословия. Существенным признаком,
характерным отличием дворянства останется только крупное землевладение. Мелкие
землевладельцы дворянского происхождения в силу этого сблизятся с обладателями
небольшой земельной собственности из других сословий и со временем составят с
ними одно сословие. Крупные поземельные собственники-недворяне точно так же
пополнят ряды дворянства.
Новая
группировка сословий по имуществу и землевладению, открывавшаяся этим
возможность перехода из одного сословия в другое должны были связать их в одно
целое и предотвратить гибельную разобщенность. «Вследствие этого, – писал
Кавелин, – весь народ составит одно органическое тело, из котором каждый будет
занимать высшую или низшую ступень одной и той же лестницы; высшее сословие
будет продолжением и завершением низшего, а низшее – служить питомником,
основанием и исходною точкою для высшего. То, чему весь мир удивляется в
Англии, что составляет источник ее силы и величия, то, чем она так справедливо
гордится перед прочими народами, – именно правильное, нормальное отношение
между низшими и высшими классами, органическое единство всех народных
элементов, открывающее возможность бесконечного мирного развития посредством
постепенных реформ, делающее невозможною революцию низших классов против
высших, – все это будет и у нас, если только дворянство поймет свое теперешнее
положение и благоразумно им воспользуется».
Кавелин
пытался внушить мысль, что освобождением крестьян с землей, вызвавшим
негодование дворянства против правительства, класс крупных земельных
собственников поставлен в идеальные условия. Наделение крестьян землей
создавало, по его мнению, небывалый тип общественных отношений. «Огромное
большинство народа, за самыми незначительными изъятиями весь народ, – писал
Кавелин, – будет у нас причастен благу поземельной собственности. Этим мы
заранее навсегда избавляемся от голодного пролетариата и неразрывно с ним
связанных теорий имущественного равенства, от непримиримой зависти и ненависти
к высшим классам и от последнего их результата – социальной революции, самой
страшной и неотвратимой из всех, потрясающей народный организм в самых его
основаниях и во всяком случае гибельной для высших сословий». Никакие успехи
промышленности и торговли в России не способны были изменить ее аграрного,
земледельческого характера, создать в противоположность землевладельческим
классам буржуазию и пролетариат. Землевладельцы навсегда останутся
первенствующим сословием.
История,
таким образом, вопреки воле самого дворянства приготовила для него
исключительно благоприятные условия. «Наделение всех крестьян землею дало ему
гранитный, несокрушимый фундамент, общение с другими классами сделает его
законным представителем страны; а преобладание землевладельческих и
земледельческих интересов свяжет его неразрывными узами с большинством
народонаселения, имеющего те же самые интересы, и навсегда сохранит за ним
значение высшего сословия» [19, стр. 159–162].