Билеты по истории русского искусства XII-XVII вв

друг с другом в неком светлом просторе, где царит покой и их поступь не

слышно. Подлинно классическая в достижении поставленной цели

искусства.“Творчество Дионисия, - пишет В.Н.Лазорев, - сыграло огромную

роль в истории древнерусской живописи ... С Дионисием парадное,

праздничное, торжественное искусство Москвы стало на Руси ведущим. На него

начали ориентироваться все города, ему начали всюду подражать ...”

16. Симон Ушаков.

Одной из центральных фигур в искусстве XVII века был Симон Ушаков

(1626—1686). Значение этого мастера не ограничивается созданными им

многочисленными произведениями, в которых он стремился преодолеть

художественную догму и добиться правдивого изображения — «как в жизни

бывает». Свидетельством передовых взглядов Ушакова является написанное им,

очевидно, в 60-х годах «Слово к любителю иконного писания». В этом трактате

Ушаков высоко ставит назначение художника, способного создавать образы

«всех умных тварей и вещей... с различным совершенством создавать эти

образы и посредством различных художеств делать замысленное легко видимым».

Выше всех «существующих на земле художеств» Ушаков считает живопись,

которая «потому все прочие виды превосходит, что деликатнее и живее

изображает представляемый предмет, яснее передавая все его качества...».

Ушаков уподобляет живопись зеркалу, отражающему жизнь и все предметы.

«Слово к любителю иконного писания» было посвящено Ушаковым Иосифу

Владимировичу, московскому живописцу, уроженцу Ярославля,

пользовавшемуся в 40—60-х годах значительной известностью.

Иосиф Владимиров — автор более раннего трактата об иконописании, в

котором он, хотя и не столь определенно, как Ушаков, также заявлял

себя: сторонником новшеств и требовал большей жизненности в искусстве.

Ушаков — художник, ученый, богослов, педагог— был человеком новой эпохи,

новым типом мыслителя и творца. Будучи новатором в искусстве, он в то же

время понимал ценность старинных традиций русской культуры и тщательно

оберегал их. Достаточно вспомнить его роль при росписи Архангельского

собора в 1666 году. Именно в силу названных качеств, отмеченной редкой

широты взглядов он смог более тридцати лет стоять во главе русского

искусства.

Занимаясь воспитанием учеников и всячески стремясь передать им свои знания,

он задумал даже издание подробного анатомического атласа. «Имея от господа

бога талант иконописательства... не хотел я его скрыть в землю... но

попытался... выполнить искусным иконописательством ту азбуку искусства,

которая заключает в себе все члены человеческого тела, которые в различных

случаях требуются в нашем искусстве, и решил их вырезать на медных

досках...» — писал о своем замысле Ушаков, однако атлас, по-видимому, издан

не был.

Примером ранних работ Ушакова может служить икона «Благовещение с

акафистом» 1659 года, написанная им вместе с двумя другими иконописцами —

Яковом Казанцем и Гавриилом Кондратьевым. Великолепием архитектурных фонов

и миниатюрной тонкостью письма икона во многом напоминает работы

строгановских мастеров начала XVII века, подробно иллюстрируя сложное

песнопение.

С первых лет самостоятельного творчества определился интерес Ушакова к

изображению человеческого лица. Излюбленной темой его становится Спас

Нерукотворный. Изображений Спаса работы Ушакова сохранилось несколько — в

собрании Третьяковской галереи, в иконостасе Троицкого собора Троице-

Сергиевой лавры в Загорске, в Историческом музее и т. д. Самая ранняя из

этих икон относится к 1657 году и хранится в Московской церкви Троицы в

Никитниках. Настойчиво повторяя эту тему, художник стремился избавиться от

условных канонов иконописного изображения и добиться телесного цвета лица,

сдержанной, но отчетливо выраженной объемности построения и почти

классической правильности черт. Правда, иконам Спаса работы Ушакова

недостает одухотворенности русских икон XIV—XV веков, но это в известной

мере искупается искренним старанием художника воссоздать на иконе возможно

правдоподобнее живое человеческое лицо.

Ушаковым была написана икона Владимирской богоматери, носящая название

«Насаждение древа государства Российского» (1668). Икону эту следовало бы

считать картиной триумфа русской государственности. В нижней части ее

изображены — стена Московского Кремля, за ней Успенский собор, главная

святыня Русского государства. У подножия собора князь Иван Калита —

собиратель русских земель и митрополит Петр, первым перенесший митрополичью

кафедру из Владимира в Москву, сажают древо Русского государства. На ветвях

его размещены медальоны с портретами всех наиболее значительных

политических деятелей Древней Руси. В центральном, самом большом медальоне,

представлена икона Владимирской Богоматери, почитавшейся покровительницей

Москвы. Внизу, на кремлевской стене, стоят царь Алексей Михайлович и царица

Мария Ильинична с царевичами Алексеем и Федором. Портреты царя и царицы

Ушаков постарался сделать возможно более похожими.

Сохранились сведения о ряде портретов, написанных Ушаковым. Некоторые из

них были исполнены в новой для древнерусского искусства технике масляной

живописи, К сожалению, до сих пор ни одного из этих портретов обнаружить не

удалось. Ушакову, несомненно, были знакомь! некоторые основы перспективы.

Об этом свидетельствуют не только изображение Кремля в иконе («Насаждение

древа»), но и подробно и тщательно разработанные архитектурные фоны

некоторых гравюр, исполненных на меди по его рисункам гравером Афанасием

Трухменским («Давид», «Варлаам и Иоасаф»),

Для характеристики чрезвычайно разносторонней личности Ушакова следует

указать, что он не только был теоретиком, живописцем, рисовалыциком-

«знаменщиком», автором многих рисунков для гравюр, воспроизводившихся

русскими граверами второй половины XVII века, но, по-видимому, и

сам гравировал: ему приписываются награвированные в 60-х годах на меди

сухой иглой листы «Отечество» (Троица) и «Семь смертных

грехов».

17. Житийные иконы.

Наряду с декоративностью проявляется интерес к занимательному сюжету, а

отсюда - любовь к подробностям, второстепенным деталям, мелочам. Эта

тенденция в конце концов приведет к тому, что из лаконичного строго

структуированного текста икона превратится в многословный рассказ. Широкое

распространение в XVI веке получают житийные иконы, потому что текст жития

дает возможность художнику сосредоточиться на подробностях рассказа. Еще на

рубеже XV-XVI вв. Дионисий создал несколько житийных икон, ставших

классическими образцами этого жанра и эталоном для иконописцев последующих

поколений. Лучшие дионисиевские иконы - это образы святителей московских

Петра и Алексея. Икону "Святитель Петр с житием" Дионисий написал для

Московского Успенского собора, где покоились мощи первого московского

митрополита. Икону "Святитель Алексий с житием" он написал для Чудова

монастыря, где был захоронен митрополит Алексий. Обе иконы довольно

крупного размера, лаконизм средника гармонично сочетается с клеймами,

каждое из которых отличается четкостью композиции, хорошо прочитывается на

расстоянии. Колорит икон светлый и праздничный, создающий возвышенное

настроение. Это образ небесного торжества святого, прославленного в своем

служении Богу. Вслед за Дионисием житийные иконы писали его сыновья -

Феодосий и Владимир, в частности, образ Сергия игумена Радонежского.

Соотношение средника и клейм остается столь же гармоничным, но колорит уже

теряет свою легкость и прозрачность. Дальнейшее развитие этого жанра ведет

к разрастанию количества клейм, к их измельчению, к сюжетным перегрузкам.

Внимание зрителя переключается со средника на клеимы, в композицию которых

включается все больше подробностей и деталей. Такая икона становится уже не

столько моленным образом, сколько книжкой с картинками, которые интересно

разглядывать. В конце концов это приводит к тому, что художники вместо

средника начинают рисовать то же клеймо, но большое. Икона теряет свою

центрированность, а в конечном счете - духовную концентрацию. Яркий пример

тому - икона "Петр и Феврония в житии" (руб. XVI-XVII вв.), здесь на

среднике изображен Муром в виде сказочного града Китежа, в лабиринтах

которого затерялись фигурки святых. Самое удивительное, что в этой иконе

практически не видны лики. Вспомним, что классическая византийская икона

трактовала иконный образ как небесный портрет святого. В домонгольских

русских иконах нашему взору являлись лики неземной красоты с

преувеличенными распахнутыми глазами. Иконописцы рублевского времени также

уделяли большое значение ликам, живое выражение которых надолго остается в

памяти. В XVI веке личное письмо совершенно невыразительно (или практически

отсутствует, как мы видели в иконе "Петр и Феврония"). Лик перестает быть

смысловым центром иконы.

19. Монументальная живопись Новгорода.

Самым ранним памятником новгородской монументальной живописи является

совершенно уникальный по своему стилю фрагмент росписи, сохранившийся в

южной

галерее собора св. Софии в Новгороде. Этот собор был построен между 1045 и

1050

годами и оставался нерасписанным до 1108 года. По-видимому, до этого

времени ин-

терьер украшали лишь отдельные изображения святых, размещенные на столбах и

выполнявшие роль своеобразных монументальных икон. К их числу и относится

фрагмент южной галереи, на котором представлены свв. Константин и Елена в

рост. В лицах отсутствует малейший намек на моделировку. Изящные,

графически точные линии проведены уверенной опытной рукой, искушенной во

всех тонкостях каллиграфии. Светлые, нежные краски (преобладают воздушные

голубые, белоснежные и розовато-оранжевые цвета) подкупают своей

прозрачностью и какой-то особой легкостью. Стиль фрагмента настолько

своеобразен, что ему трудно найти сколько-нибудь близкую аналогию среди

памятников восточно-христианской и византийской живописи.

От росписи 1108 года, когда, по свидетельству I Новгородской летописи,

начали

украшать фресками Софийский собор, дошли только семь фигур пророков в

барабане, фигуры свв. Анатолия, Карпа, Поликарпа Смирнского и патриарха

константинопольского Германа в световых проемах над проходами из главной

апсиды в боковые и найденные под новым полом незначительные фрагменты

фресок, сбитых со стен при варварской реставрации 1893 года. По отчетам об

этой реставрации можно составить представление об общей системе росписи. В

апсиде были изображены Богоматерь-Оранта, евхаристия и святительский чин,

по сторонам от триумфальной арки — благовещение, на арках — погрудные

фигуры святых в медальонах,

на сводах — евангельские сцены, на стенах — фигуры и полуфигуры святых в

прямоугольных обрамлениях. Если присовокупить сюда еще Пантократора в

куполе, окруженного четырьмя архангелами, то мы получим иконографическую

систему, весьма близкую к киевским храмам.

Если бы не свидетельство I Новгородской летописи и не палеография надписей,

указывающая на XII столетие, фрески барабана Софии Новгородской легко можно

было бы принять за произведение XI века, настолько они еще связаны с

ранними традициями. Во всяком случае, эти росписи дают известные основания

к тому, чтобы подвергнуть сомнению позднее и мало достоверное свидетельство

III Новгородской летописи, выводящей расписывавших Софию Новгородскую

«иконных писцев из Царяграда». Два других памятника новгородской

монументальной живописи раннего XII века —росписи Николо-Дворищенского

собора и собора Антониева монастыря — говорят о том, что в это время в

Новгороде наблюдалось большое разнообразие стилистических направлений.

Возможно, это было связано с деятельностью различных артелей живописцев,

часть из которых могла быть и пришлой.

Фрагменты фресок княжеского дворцового Николо-Дворищенского собора,

возведенного в 1113 году, относятся ко второму десятилетию XII века. Они

были открыты в юго-западной части подцерковья (остатки монументальной

композиции «Страшный суд» и редко встречающейся сцены «Иов на гноище») и в

центральной апсиде (нижние части трех фигур святителей). Стройная

пропорциональная фигура жены Иова, с тонким, строгим лицом (илл. 180)

восходит к киевским традициям. Вполне возможно, что это работа заезжего

киевского мастера, либо прошедшего киевскую выучку новгородского художника.

Из иной школы вышли росписи собора Рождества Богородицы Антониева

монастыря, исполненные, согласно свидетельству I Новгородской летописи, в

1125 году. В алтаре и башне собора было расчищено между 1923 и 1971 годами

довольно много фресок: фигуры и головы святых, медальоны с полуфигурами

святителей, остатки «Сретения» в жертвеннике, две сцены из житийного цикла

Иоанна Крестителя в диаконике («Обретение главы Иоанна Крестителя» и

«Поднесение главы Иоанна Крестителя Иродиаде»), фрагменты «Поклонения

волхвов» и «Успения» на стенах. Фрески повреждены насечками, сделанными для

того, чтобы лучше

держался новый грунт, по которому были написаны новые фрески, долгое время

закрывавшие старые росписи. Массивные головы с крупными мясистыми чертами

лица выделяются своим не чисто византийским типом. Лица очерчены

энергичными красновато-коричневыми линиями, поверх охряного тона карнации

положены зеленые притенения и румянец, от времени потемневший и потому

резко выступающий в виде темных пятен. Фактура широкая. Графическая

стилизация светов, столь характерная для памятников XII века, почти

отсутствует, намеки на нее имеются лишь в одном изображении — бородатого

старца в центральной апсиде. К росписям первой половины XII века примыкают

недавно расчищенные фрески башни Георгиевского собора Юрьева монастыря

(фигуры святителей, великомученика Георгия и поясное изображение Одигитрии

между окнами барабана). Эти сильно попорченные фрески вряд ли относятся ко

времени постройки собора (1119), но

они были выполнены не позднее середины XII века. В волевых, мужественных

лицах

с крупными чертами уже так много новгородского, что это не оставляет

сомнений в принадлежности фресок местным мастерам. Среди чистых красок

преобладают золотисто-желтые, зеленые и голубые цвета, волосы стариков

имеют голубоватый оттенок.

Новгородские фрески первой половины XII века лишены стилистического

единства. По-видимому, в это время в Новгороде работали различные артели

живописцев, часть которых могла быть приглашена из других городов. Если

исходить из фрагментов росписи княжеского Николо-Дворищенского собора, то

можно предполагать, что княжеский двор ориентировался на блестящее

искусство Киева. Фрески световых проемов собора св. Софии, а также собора

Рождества Богородицы Антониева монастыря выполняли другие художники,

связанные с более архаическими традициями (в частности, с романскими).

Параллельно начала складываться и своя местная школа живописи (фрагмент XI

века в южной галерее собора св. Софии, росписи башни Георгиевского собора),

которая стала играть господствующую роль

со второй половины XII века. Весьма показательно, что во всех перечисленных

выше

памятниках, в отличие от памятников Киева и Владимира, уже не встречаются

греческие надписи.

Среди новгородских росписей конца XII века самыми ранними являются фрески

церкви Успения (теперь Благовещения) у деревни Аркажи (в трех километрах к

югу от Новгорода). Так как церковь была освящена новгородским архиепископом

Гавриилом 4 июня 1189 года134, то около этого времени были исполнены и

украшающие ее фрески. Долгое время они были скрыты под сплошной побелкой и

записями, пока их не начали раскрывать в 1930 году. Эта работа была

продолжена в 1966—1969 годах. В диаконике представлены сцены из жизни

Иоанна Крестителя и фигуры святых, в жертвеннике — восходящий к

апокрифическим источникам богородичный цикл, в арках, ведущих из средней

апсиды в боковые, — изображения святых и святых воинов, в центральной

апсиде — фигуры святителей, фигура архидиакона; в конхе размещена необычная

для византийских росписей композиция — Христос во славе посреди

приближающихся к нему с обеих сторон святителей, которые держат развернутые

свитки. Эта композиция восходит к романским источникам. Среди новгородских

фресок XII века аркажские обнаруживают наибольшее сходство с романскими

памятниками. Все фрески написаны в той широкой и смелой манере, которую так

любили новгородцы.

К концу XII века относится и открытая в 1948 году фреска на стене

Мартирьевской паперти собора св. Софии в Новгороде (илл. 239, 240). Эту

фреску с изображением поясного Деисуса Ю. Н. Дмитриев был склонен относить

к 1144 году, когда епископ Нифонт приказал расписать притворы Софийского

собора. Но данная фреска имеет самостоятельное значение, поскольку она

связана со стоявшей под ней гробницей и поскольку ее появление определялось

заупокойным культом. Поэтому ее и нельзя рассматривать в качестве простой

составной части росписи всей Мартириевской паперти. Она была, несомненно,

сделана по специальному заказу

захороненного здесь лица либо его ближайших родственников, как это обычно

практиковалось в средние века.

Одной из самых тяжелых утрат во время второй мировой войны была гибель

храма Спаса на Нередице близ Новгорода. Его роспись, исполненная в 1199

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14