Дипломная работа: Положение Турции в международной торговле в XV-XVIII вв.
Первые опыты
подобных исследований показали, что в XVIII в. формы рыночных связей
существенно не изменились. Торговля между городом и деревней, кочевниками и
оседлым населением по-прежнему концентрировалась на еженедельных (пятничных)
базарах, происходивших в городах и крупных селах. Довольно частые упоминания о
них, встречающиеся в сочинениях Эвлия Челеби и Кятиба Челеби, позволяют
предположить, что пятничные базары были уже установившейся традицией для
большинства районов империи. К этому же выводу пришла и С. Фарохи, анализируя
данные налоговых реестров по ряду санджаков в Западной и Центральной Анатолии
[15, с.50].
Наряду с
пятничными базарами большую роль в хозяйственной жизни играла ярмарочная
торговля. Первоначально ярмарки обслуживали главным образом внутреннюю торговлю
на всех ее уровнях — региональном, межгородском и местном. Специфика их
деятельности, по мнению С. Фарохи, заключалась в том, что они получили
наибольшее развитие в тех районах, где уровень урбанизации был низок [32, c.
63]. Как только города и связанная с ними торговля вырастали до определенных
размеров, ведушие торговцы оседали в них и предпочитали поддерживать контакты
со своими торговыми партнерами в других городах не лично, а через своих агентов
или профессиональных посредников. В этом смысле ярмарки хорошо сочетались с
караванной торговлей, поскольку участники последней располагали незначительными
возможностями складирования своих товаров, ограниченной информацией
относительно рыночной конъюнктуры и малым запасом времени, которое они могли
провести на одном месте.
Особенностью
османских ярмарок (более известных на Балканах, чем в Анатолии) можно считать
их тесную связь с вакфами. Обращение территории крупных ярмарок в собственность
религиозных учреждений (мечетей, дервишских орденов и т. л.) способствовало
развитию торгового потенциала ярмарок благодаря обеспечению большей
безопасности от произвола местных властей и янычар, а также строительству
вакфными смотрителями различных рыночных помещений и складов.
Если в XVI в.
ярмарки служили главным образом развитию экономических связей внутри империи,
то в XVIII в. ситуация заметно меняется. Удельный вес операций, связанных с
внешней торговлей, начинает быстро увеличиваться. Показательно сообщение
французского консула в Салониках в мае 1747 г.: «Основное потребление французского сукна приходится на соседние города и деревни во время ярмарок, куда
греческие и турецкие купцы привозят сукно, скупленное у французов, и лишь самая
незначительная часть тканей остается в самом городе» [16, с.98]. Фактически
крупнейшие ярмарки трансформируются, по выражению Фарохи, в «механизм
распределения импортируемых европейских товаров» [19, c.62].
С учётом
торговых сделок в Восточной и Юго-Восточной Анатолии и Египте можно
предполагать, что общий результат будет составлять не менее 40 млн. Между тем
Халеб не был единственным крупным коммерческим центром империи; городов
подобного ранга можно назвать несколько: Дамаск, Багдад, Каир, Измир, Салоники.
Значительно большим был объем торговых операций в Стамбуле.
Отличительной
чертой торговой жизни Халеба, кстати, как и Багдада, была исключительно большая
роль транзитных операций: около 30 млн. пиастров в товарообороте приходилось на
долю изделий, проходивших через город из стран Востока в Европу, и европейских
товаров, поступавших на восточные рынки. Впрочем, высокий удельный вес
транзитных грузов составляет характерную особенность караванной торговли, на
которую приходился основной объем межрегиональных и межгородских хозяйственных
связей в империи. Поэтому сведения о торговых контактах Халеба, прежде всего по
номенклатуре товаров и географическому распределению поставок, позволяют лучше
представить характер торговли в Османской империи на рубеже XVIII—XIX вв.
Вполне очевидно, что внутренний спрос не покрывался местным производством,
поэтому в торговом обмене видное место занимают не только восточные или
европейские товары, но и наличные деньги. В караванной торговле на дальние
расстояния по-прежнему преобладают предметы роскоши, тогда как морские
перевозки обеспечивают более широкий спектр потребностей крупных городов.
Четыре
пожизненных откупа (на поступления с таможен в Трабзоне, Токате, Варне,
Никополе, Ряхове и Систове) связаны в основном с внутренним товарооборотом,
остальные в большой мере зависели от внешнеторговых связей. Судя по приросту
дохода владельцев маликяне, можно считать, что в первых трех случаях объем
торговых операций значительно вырос и лишь в Варне на протяжении большей части
XVIII в. он оставался примерно на одном и том же уровне. Другой вывод состоит в
том, что в конце века темпы развития внутренней торговли начали замедляться,
тогда как размеры экспортно-импортных сделок продолжали быстро расти. Заметим
также, что выводы относительно состояния рыночных связей в империи вполне
соответствуют заключениям об эволюции ремесленного производства, что делает
более надежными и те и другие.
Внешняя
торговля Османской империи основывалась на связях с соседними азиатскими и
африканскими странами, с одной стороны, и на товарообмене с европейскими
странами — с другой. Величина торгового оборота со странами Востока и Чёрной
Африки до сих пор не установлена. Однако известно, что трансазиатским путем из
Ирана, Средней Азии, Индии и даже Китая в Османскую империю (через Эрзурум или
Багдад) поступали высококачественные шелковые и хлопчатобумажные ткани,
шелк-сырец, шерсть, ковры, фарфор. По морю (через Басру или Красное море) в
султанские владения ввозились ткани, сахар, пряности, рис из Индии и стран
Юго-Восточной Азии, кофе, а также ладан, камедь и канифоль из Аравии. В Египет
ежегодно караваны доставляли из Эфиопии и Судана слоновую кость, кожи,
страусовые перья, золотой песок. Часть ввозимых товаров реэкспортировалась
далее в Европу, часть оседала в Стамбуле и различных провинциях империи. В
Эфиопию и далее на юг шли льняные и шерстяные ткани, египетское зерно,
марокканские сафьяны, оружие, европейские товары [15, c.54]. Восточная торговля
была наиболее прибыльна. По сообщениям современников, в начале XVIII в. чистая
прибыль от продажи в Смирне (Измире) гилянского шелка составляла 3 куруша за
батман (около 8 кг). Груз одной лошади давал 100 курушей, а груз верблюда —
около 170 курушей барыша [18, с.302]. Если учесть, что караван состоял из
300—400 животных прибыль могла составить целое состояние — 30—50 тыс. курушей.
Хотя участие
в сухопутной или морской азиатско-африканской торговле сулило большие доходы,
османские купцы не играли в ней ведущей роли, ибо были не в состоянии
конкурировать с местными индийскими либо иранскими торговцами, располагавшими
большим и долгим опытом, необходимыми практическими знаниями, широкой сетью
агентов и партнеров. Оценивая ситуацию, один из французских дипломатов писал в 1669 г.: «Турки обычно не имеют дела с иностранцами, если не считать некоторых турок-авантюристов,
которые отваживаются ехать в Индию или Персию, откуда и приходят главные
сухопутные караваны в Каир, Алеппо или Смирну, с ними прибывают персы и армяне,
чтобы торговать в Константинополе [18, с.173].Та же ситуация сохраняется и в
XVIII в. Постоянное участие османских купцов в восточной торговле
ограничивалось их операциями в Аравии. Ежегодно 20—25 судов доставляли из Суэца
в Джидду товары из Египта и Европы; в свою очередь, в трюмы этих кораблей
грузились моккский кофе и товары, привозимые в Аравию индийскими купцами.
Аравийская коммерция временами приносила до 100% прибыли [40, с.214].
В целом же
для Османской империи значение торговых связей с азиатскими и африканскими
странами было двоякое: во-первых, государство, в частности крупные центры
(Стамбул, Багдад, Каир, Халеб, Измир), обеспечивалось определенными товарами и
промышленным сырьем; во-вторых, казна получала значительные доходы от транзита
восточных грузов в страны Европы. Заметное уменьшение потока транзитных грузов
(особенно пряностей и красителей) из-за открытия морского пути вокруг Африки и
возросшей конкуренции европейцев в странах Индийского океана означало соответствующее
сокращение и таможенных сборов. Из-за пассивного баланса афро-азиатской
торговли в XVII—XVIII вв. из Османской империи усилился отток ценных металлов в
Индию и Иран. Это хорошо видно по данным Ж.-Б. Руссо о халебской торговле: лишь
четверть стоимости груза из Ирана, Индии и Аравии возмещалась на рубеже
XVIII—XIX вв. изделиями османских ремесленников, а также благодаря реэкспорту
европейских товаров, остальное приходилось оплачивать наличностью. В подобных
обстоятельствах понятен интерес Порты к расширению товарообмена с Европой как
по каналам морской (левантийской) торговли, так и посредством сухопутных
связей, шедших через Австрию и Польшу.
Вплоть до
середины XVIII в. операции европейского купечества в странах Восточного
Средиземноморья, вошедших в состав Османской империи, отличались заметным
превышением вывоза над ввозом. Данные левантийской торговли за первые
десятилетия XVIII в. дают основания считать, что положительное сальдо в
торговом обмене с европейскими странами обеспечивало османской казне не менее 2
млн. курушей при общей сумме поступлений примерно 60 млн. (около 18 млн. ф.
ст.) [40, с.48].
Выгодна была
левантийская торговля и европейцам. Одно из ее важных преимуществ состояло в
возможности быстрого оборота капиталов. Л. Марсильи так объяснял борьбу
английских коммерсантов за преобладание в Леванте в XVII в.: «Турецкий торг
толь великую англичанам приносит прибыль так для близости, так и для способного
отправления купечества потому, что корабли ходят туда и возвращаются дважды в год»
[39, с.37]. Позже океанская торговля, в которой особенно преуспела Англия,
существенно ослабила интерес ее деловых людей к Османской империи. И в XVIII в.
на первое место в левантийской торговле выходит Франция. Имея в виду широкий
вывоз промышленного сырья (хлопка, шерсти, шелка-сырца) из османских владений,
практиковавшийся Францией с начала этого века, французский историк А. Вандаль
писал: «Торговля с Левантом была необходима для нормального функционирования
французской промышленности, ее упадок привел бы к гибели самые важные провинции
страны» [45, с.31].
Отметим
также, что французские и другие западные купцы — в силу статей капнтуляционных договоров,
которые Порта с XVI в. заключала с европейскими государствами,— обладали рядом
важных привилегий. Для них были установлены низкие ввозные пошлины (3%
стоимости товара), они освобождались от уплаты сборов на многочисленных местных
таможнях, им гарантировалась безопасность торговли и обеспеченность их
имущества. Все это позволило французскому послу де Боннаку писать королю: «Ваши
подданные, занимающиеся торговлей с Левантом, имеют самую большую и прибыльную
торговлю во всем королевстве... торговцы в Леванте имеют самые лучшие условия,
чем где бы то ни было» [19, с.14]. Заинтересованность обеих сторон в развитии
левантийской торговли способствовала ее заметному прогрессу. На протяжении
XVIII в. ее объем практически удвоился, достигнув к 80-м годам примерно 110
млн. ливров (в XVIII в. 3 ливра равнялись 1 курушу/пиастру). Среднегодовая
сумма торговых операций Франции в Леванте выросла за столетие примерно в 6 раз
и поднялась до 70 млн. ливров [42, с.67].
При этом,
однако, удельный вес этих связей в мировой экономике существенно сократился. В
конце XVI в. на долю Леванта приходилось около половины французской внешней
торговли, в 80-е годы XVIII в.—лишь 9% [31, с.32]. Английская торговля в
Восточном Средиземноморье достигла своего высшего уровня в середине XVII в.,
когда она составляла около 10% всего объема торговых операций Англии, к концу
же XVIII в. этот показатель упал до 1% [30, с.120]. Несомненно, что
внешнеэкономические контакты Османской империи развивались более медленными
темпами, чем общемировые.
Несмотря на
увеличение роли океанской торговли, экспортно-импортные операции левантийских
портов благодаря работам туркологов «новой волны» по-прежнему привлекают
пристальное внимание исследователей.
На первый
взгляд сдвиги, происходившие в левантийской торговле в XVIII в., вполне
подтверждают эту гипотезу. Уже в первые десятилетия вывоз сырья для французских
мануфактур составлял ¾ ежегодного импорта Франции (13,5 млн. ливров из
18 млн.). С учетом же продовольствия (2,6 млн. ливров) удельный вес
сельскохозяйственной продукции в закупках французских купцов оказывался еще
выше. На протяжении столетия вывоз хлопка во Францию вырос по стоимостным
показателям в 14 раз, шерсти — в 4 раза, масел — в 5 раз, а вот шелковой пряжи
— лишь в 2 раза. К 1730 г. французы прекратили закупать ткани из тифтика
(мохера), резко сократились закупки шелковых и хлопчатобумажных тканей. В 1729 г. французский посол Вильнёв писал: «Уже сейчас, вместо того чтобы привозить из Константинополя
крашеные холсты, начали доставлять сюда ткани, выделанные в Марселе, и если
добиться лучшего их качества, то можно будет отказаться от закупок в Турции и
ограничить нашу торговлю в Леванте покупкой хлопка» [40, с.232].
Усилия
представителей западноевропейских держав по реорганизации левантийской торговли
дали свои результаты. Если в XIV—XVI вв. сбыт продуктов земледелия занимал
второстепенное место в ее общем объеме, существенно уступая реэкспорту товаров
с Востока, а также вывозу изделий местного ремесленного производства, то в
XVIII в. владения османских султанов превратились в источник сельскохозяйственного
сырья, а также зерна для европейских стран.
Ожесточенная
борьба, развернувшаяся в конце XVII —начале XVIII в. между Англией, Голландией
и Францией за преимущество в поставках сукна в Османскую империю, показала, что
левантийский рынок был важен западным странам и для сбыта продукции своих
мануфактур. Так, венецианцы, занимавшие долгое время второе место по объему
торговых сделок, экспортировали шелковые и парчовые ткани, стекло, бумагу;
голландцы — сукна, металлические изделия; англичане — одежду, олово, свинец,
часы, кожи.
Если исходить
из целей, которые ставили перед собой европейские партнеры по левантийской
торговле, нетрудно прийти к тем же выводам, которые сделали турецкие и западные
исследователи 70-х годов. Однако нельзя не заметить, что при подобном подходе
не учитывается позиция другой, османской стороны; по-существу, лишь
предполагается ее готовность подчиниться диктату западных торговых компаний.
На деле же
условия, в которых действовали эти компании в XVIII в., исключали возможность
диктата. Хотя европейские коммерсанты располагали рядом важных привилегий,
ставивших их в более выгодное положение по сравнению с местным купечеством, они
оставались фактически отрезанными от внутреннего рынка в силу слабого знания
языка и местных условий, отсутствия хороших и безопасных средств сообщений и
вынуждены были во всем полагаться на представителей левантийского
тор-гово-ростовщического капитала, выступавших в качестве посредников между
иностранными купеческими домами и непосредственными производителями и
потребителями во внутренних районах империи. Именно посредники определяли цены
на европейские товары, поступавшие на османские рынки, через них же закупалась
местная продукция для вывоза во Францию и другие страны Европы. Естественно,
что эти лица («меклеры» в русских дипломатических донесениях) и получали
основную прибыль от проводимых операций.
Ранее уже
отмечалась и другая особенность левантийской торговли XVIII в. — ограниченность
объема европейских экспортных товаров, не способных поэтому оказать разрушительное
влияние на состояние ремесленного производства империи. По мнению такого
серьезного наблюдателя, как К-Ф. Вольней, воздействие европейского экспорта
наиболее сильно ощутил Египет. Тем не менее и в последние десятилетия XVIII в.
в общем объеме египетских торговых операций на долю восточной торговли
приходилось 36% их стоимости, на долю связей с другими провинциями империи —
50%, европейская же торговля составляла лишь 14%. О значении связей Египта с
Европой можно судить и по другому показателю — контрактам французских
капитанов, обслуживавших торговые операции по Средиземному морю. Из 894
контрактов, заключенных в Александрии в 1754— 1767 гг., 385 (43,1%) приходилось
на рейсы к портам Анатолии, 109 (12,2%) — к Стамбулу, 112 (12,6%) — в страны Северной
Африки, 200 (22,4%) — к берегам Греции, 60 (5.6%) — к Сирии и Кипру и лишь 23
(2,5%) —в Европу [15, c.52].
Подобную
ситуацию вряд ли следует оценивать как неблагоприятную для европейцев.
Правильнее будет сказать, что левантийская торговля в том виде, в каком она
существовала до конца XVIII в., была выгодна обеим сторонам, но каждая из них
реализовывала свои выгоды на собственном внутреннем рынке. Положительная роль
левантийской торговли для османской стороны состояла в том, что она не только
повысила значимость небольшой прослойки богатых купцов-оптовиков и посредников,
но и существенно расширила их навыки ведения торговых операций благодаря
освоению опыта европейских торговых компаний. С последним связаны и попытки
левантийского купечества выйти на европейские рынки.
Среди
местного купечества главную роль играли немусульмане — греки, армяне, евреи.
Первые контролировали большую часть морских связей, активно участвовали в
торговом обмене с итальянскими государствами и Россией. Они часто посещали
ярмарки Украины и Польши и снабжали Анатолию и Румелию русской пушниной. Долго
живший в Стамбуле французский коммерсант Леруа в своем «Подробном описании
торговли большей части Европы в Леванте», составленном для русского резидента
при Порте А. Вешнякова в 1742 г., отмечал, что торговля «мяхкой рухлядью», т.
е. пушниной, «промысел наилутчей и честнейшей есть между греками, которыя, по
моему известию, содержат от тринадцати до четырнадцати тысяч работников, а их
началники почти все люди богатый или по меньшей мере без нужды живущий» [34,
c.203].
В начале
XVIII в. греческие купцы располагали своим флотом, осуществлявшим плавание в
Черном и Эгейском морях, обеспечивая коммерческие связи между различными
районами империи. Греческие торговцы активно участвовали в развитии сухопутной
торговли со странами Центральной Европы во второй половине XVIII в., выступая
здесь не только как крупные экспортеры сельскохозяйственной продукции
балканских земель, но и как организаторы мануфактур, владельцы лавок, домов и
другой недвижимости, инициаторы строительства православных церквей и училищ
[23, с.143].
«Армяне,—
писал ориенталист и дипломат Мураджа д'Оссон, проведший много лет в Стамбуле,—
чаще всего обращаются к торговым операциям в континентальных провинциях. Они
вместе с турками составляют богатые караваны, которые всегда можно встретить в
различных частях Азии» [10, c.20]. Почти полностью в руках армянских купцов
находилась ' шелковая торговля. Поэтому армянские торговые колонии сложились на
всем пути караванов, перевозивших шелк из северных провинций Ирана в Западную
Анатолию и Сирию: Эрзуруме, Сивасе, Токате, Анкаре, Бурсе, Измире, а также в
Халебе и Трабзоне..Европейцы, побывавшие в XVII—XVIII вв. в Османской империи,—
Тавернье, Рафаэль дю Ман, Турнефор и др.— видели в них основных агентов в
торговле между Западом и Востоком.
Армянские
купцы предпринимали первые попытки выйти на европейские рынки. В середине XVII
в. некий Андон Челеби, занимавший пост эмина (управляющего) измирской таможни,
был в состоянии ежегодно посылать в Амстердам судно, нагруженное своими
товарами. Правда, успеху этого предприятия во многом способствовало то
обстоятельство, что брат Андона, принявший ислам и сделавший карьеру в Стамбуле
под именем Хасан-аги, был в то время управляющим таможней Стамбула и, по
существу, ведал таможенной службой по всей империи. В дальнейшем некоторые
армянские купцы смогли поселиться в Амстердаме, обрести голландское подданство
и вести торговые операции в Леванте как из Европы, так и из Османской империи.
В 1699 г. в списке 11 голландских факторий в Измире значится и торговый дом
Эрмен. В 1711 г. к ним добавляются две новые фактории, в том числе Панайотти ди
Юсеф, явно греческого происхождения [33, с.124].