Курсовая работа: Освещение событий Смутного времени в русской литературе

Таким образом, в «Сказании» дается изложение исторических событий с 1584 по 1628 г. Они освещаются с традиционных провиденциалистских позиций: причины бед, «еже содеятся во всей Росии — праведное гневобыстрое наказание от бога за вся та сотвореннаа от нас злаа»: победы, одержанные русским народом над иноземными захватчиками, - результат благодеяния и милосердия богоматери и заступления святых Сергия и Никона. Религиозно-дидактические рассуждения даны в традиционной риторической форме поучений, подкрепляемых ссылками на текст «писания», а также обильными религиозно- фантастическими картинами всевозможных «чудес», «явлений», «видений», которые, по мнению автора, являются бесспорным доказательством особого покровительства небесных сил Троице-Сергиеву монастырю и Русской земле.

Ценность «Сказания» составляет его фактический материал, связанный с изображением героических ратных подвигов крестьян монастырских сел, монастырских слуг, когда «и нератницы охрабрищася, и невежди, и никогда же обычай ратных видевшеи и ти убо исполинскую крепостию препоясашася». Авраамий сообщает имена и подвиги многих народных героев. Таков, например, крестьянин села Молоково — Суета, «велик возрастом и силен вельми, подсмеиваем же всегда неумениа ради в боех». Он останавливает обратившихся в бегство воинов, бесстрашно с бердышем в реке сечет «на обе страны врагов» и удерживает полк Лисовского, говоря: «Се умру днесь или славу получю от всех». «Скоро же скакаше, яко рысь, Суета многых тогда вооруженных и во бронях уязви». Слуга Пиман Тенеев «устарели» «из лука в лице» «свирепого» Александа Лисовского, который «свалился с коня своего». Слуга Михайло Павлов поймал и убил воеводу Юрья Горского.

Авраамий неоднократно подчеркивает, что монастырь был спасен от супостатов «молодшими людьми», а «умножение во граде» (монастыре. – прим. автора) «беззакониа и неправды» связано с людьми «воинственного чина». Резко осуждается в «Сказании» злопредательство монастырского казначея Иосифа Девочкина и покровитель его «лукавству» воевода Алексей Голохвастов, а также измена «сынов боярских».

Авраамий отнюдь не питает симпатий к «рабам» и холопам, которые «убо господие хотяще быти, и неволнии к свободе прескачюще». Он резко осуждает восставших крестьян и «начальствующих злодеем» холопов Петрушку и Ивана Болотникова. Однако, ревностный защитник незыблемости основ феодального строя, Авраамий вынужден признать решающую роль народа в борьбе с интервентами: «Вся же Россия царьствующему граду способствующе, понеже обща беда всем прииде».

Одной из особенностей «Сказания» является изображение быта осажденного монастыря: страшная теснота, когда люди расхищают «всякая древесна и камение на создание кущь», «и жены чада раждаху пред всеми человеки»; из-за тесноты, нехватки топлива, ради крепости; описание вспыхнувшей эпидемии цинги и др. «Не подобает убо на истину лгати, но с великим опасением подобает истину соблюдати», - пишет Авраамий. И это соблюдение истины составляет характерную особенность центральной части «Сказания». И хотя в понятие истины у Авраамия входит и описание религиозно-фантастических картин, они не могут заслонить главного — народного героизма.

Излагая «вся по ряду», Авраамий старается «документировать» свой материал: точно указывает даты событий, имена их участников, вводит «грамоты» и «отписки», т. е. Чисто деловые документы.

В целом же «Сказание» — эпическое произведение, но в нем использованы драматические и лирические элементы. В ряде случаев Авраамий прибегает к манере ритмического сказа, включая в повествование рифмованную речь.

Например:

И мнозем руце от брани престаху;

всегда о дровех бои злы бываху.

Исходяще бо за обитель дров ради добытиа,

и во гард возвращахуся не бес кровопролитиа.

И купивше кровию сметие и хворастие,

и тем строяще повседневное ястие;

к мученическим подвигом зелне себе возбуждающе,

и друг друга сим спосуждающе.

Большое внимание в «Сказании» уделяется изображению поступков и помыслов как защитников монастырской крепости, так и врагов и изменников.

Опираясь на традиции «Казанского летописца», «Повести о взятии Царьграда», Авраамий Палицын создает оригинальное историческое произведение, в котором сделан значительный шаг по пути признания народа активным участником исторических событий.

«Летописная книга», приписываемая Катыреву-Ростовскому.

Событием первой Крестьянской войны и борьбе русского народа с польско-шведской интервенцией посвящена «Летописная книга», приписываемая Катыреву-Ростовскому[1]. Она была создана в 1626 г. и отразила официально-правительственную точку зрения на недавнее прошлое. Цель «Летописной книги» — укрепить авторитет новой правящей династии Романовых. «Летописная книга» представляет собой связное прагматичное повествование от последних лет царствования Грозного до избрания на престол Михаила Романова. Автор стремится дать эпически спокойное «объективное» повествование. «Летописная книга» лишена той публицистической остроты, которая была свойственна произведениям, появившимся в разгар событий. В ней почти отсутствует и религиозная дидактика; повествование носит чисто светский характер. В отличие от «Сказания» Авраамия Палицына, «Летописная книга» на первый план выдвигает личности правителей, «начальников воинства», патриарха Гермогена и стремится дать им более глубокие психологические характеристики, отметить не только положительные, но и отрицательные черты характеров ряда исторических деятелей. Автор опирался на Хронограф редакций 1617 г., где в повествовании о событиях конца XVI — начала XVII в. внимание было обращено на внутренние пртиворечия человеческого характера, ибо «никто от земнородных» не может остаться «беспорочен в житии своем», потому что «ум человечь погрешителен есть и от доброго нрава злыми совратен».

В «Летописной книге» помещен специальный раздел «Написание вкратце о царех московских, образех их и о возрасте и о нравех», где даются словесный портрет исторического деятеля, характеристика его противоречивых нравственных качеств.

Интересен словесный портрет Ивана IV, который совпадает с его известным изображением — парусной, хранящейся в Копенгагенском национальном музее: «Царь Иван образом нелепым, очи имея серы, нос протягновен и покляп; возрастом велик бяше, сухо тело имея, плещи имея высоки, груди широкы, мышцы толсты».

За словесным портретом следует описание противоречивости характера Грозного и связанных с ней его поступков: «...муж чюднаго разсуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен. На рабы своя, от бога данныя ему, жестосерд велми и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби, и многия грады своя поплени, и многия святителския чины заточи и смертию немилостивою погуби, и иная многая содея над рабы своими, жен и девиц блудом оскверни. Той же царь Иван многая благая сотвори, воинство велми любяше и требующая ими от сокровища своего неоскудно подаваше».

«Летописная книга» отходит от традиции одностороннего изображения человека. Она отмечает даже положительные стороны характера «Ростриги» — Лжедмитрия I: он остроумен, «в научении книжном доволен», смел и храбр и только «препростое обличие», отсутствие «царсково достояния», «помраченность» тела свидетельствует о его самозванстве.

Характерной особенностью «Летописной книги» является стремление ее автора ввести в историческое повествование пейзажные зарисовки, которые служат контрастирующим либо гармонирующим фоном происходящих событиям. Эмоционально окрашенный пейзаж, посвященный прославлению «красновидной годины» пробуждающейся жизни, резко контрастирует с жестокой бранью войск «хищного волка» Лжедмитрия и воинства московского. Если сравним этот пейзаж со «Словом на антипасху» Кирилла Туровского, то сразу увидим те существенные изменения в методе изображения действительности, которые произошли в литературе первой четверти XVII столетия. На первый взгляд, С. Шаховской пользуется теми же образами, что и Кирилл: «зама», «солнце», «ветер», «ратай», но отношение к этим образам у писателей различное. Для Кирилла — это лишь символы греха, Христа, веры христианской, «ратая слова». Автор «Летописной книги» не дает символического толкования этим образам, а использует их в прямом, «земном» значении. Для него они являются только средством художественной оценки происходящих событий.

Эта оценка дается также и в непосредственных авторских лирических отступлениях, которые лишены христианского дидактизма, в них нет ссылок на авторитет «писания». Все это придает стилю «Летописной книги» «оригинальный, красивый эпический склад»[2], способствующий ее популярности. Более того, желая красиво завершить повествование, автор в конце произведения помещает «вирши» (30 рифмованных строк):

Начало виршем,

Мятежным вещем,

Их же разумно прочитаем

И слагателя книги сей потом уразумеваем...

Этими досиллабалическими виршами автор стремится заявить о своей писательской индивидуальности: он «сам сие существенно видел», а иные «вещи» «от изящных бесприкладно слышал», «елико чего изыскал, толики сего и написал». О себе же он сообщает, что принадледит к ростовскому роду и является сыном «предиреченнаго князя Михаила».

2.2 Исторические песни

Отклики народного творчества на события «Смуты» в свое время должны были быть гораздо многочисленнее и разнообразнее, чем об этом можно судить по сохранившимся в устной традиции и в записях XVII—XVIII вв. текстам. Цензура нового правительства, несомненно, вытравила из народного употребления песни и рассказы, напоминавшие слишком ясно об оппозиционных настроениях начала XVII в. Но все же в записях начала XVII в. и нового времени дошли до нас исторические песни, относящиеся ко всем основным моментам «Смуты».

В этих песнях сохранились и следы народной оценки событий, далеко не всегда совпадающей с теми суждениями, которые высказывались в книжной литературе, хотя отражение этой литературы на фактическом содержании некоторых песен отрицать трудно.

Английский пастор Ричард Джемс был участником посольства короля Иакова I к Михаилу Романову; посольство прибыло в Москву 19 января 1619 г. и прожило здесь до 20 августа, когда выехало обратно в Архангельск. Среди бумаг Ричарда Джемса в Бодлеевой библиотеке в Оксфорде академик Гамель нашел в 1840-х годах книжечку с записью шести лиро-эпических русских песен. Темы пяти из этих песен относятся к событиям конца XVI — начала XVII вв., а одна песня «воинников» говорит о трудностях «зимовой службы» и о том, что «весновая служба» «молотцам веселье, а сердцу утеха».

Исследователь сборника Р. Джемса (В. В. Данилов), анализируя содержание записанных в нем песен, показал, что сборник составлен в Москве на большом Посольском дворе, где жило английское посольство; что внесенные в него песни сложились в торговой и служилой среде Москвы; что авторы этих песен были близко знакомы с официозными взглядами на изображаемые события: то они отражают мнения партии Годунова, то указывают на враждебную ему среду сторонников В. Шуйского, то недоброжелательно по отношению к боярскому правительству изображают смерть Скопина-Шуйского, то в духе новой династии рассказывают о возвращении из Польши царского отца — патриарха Филарета. Ни одна из этих песен не сохранилась в позднейшей устной передаче.

Старшее историческое событие, изображенное в одной из песен сборника Р. Джемса, — «победа» над «собакой Крымским царем», одержанная якобы Годуновым. На самом деле события развивались следующим образом. Крымский хан Кази-Гирей отправил в 1598 г. в Москву посольство. Между тем Годунов, только что избранный на царство, распространил слух о том, что хан, узнав о смерти царя Федора Ивановича, идет походом на Москву. Выйдя с большим войском навстречу хану под Серпухов, Годунов приказал палить из пушек и так напугал этой стрельбой крымцев, что они едва могли справить посольство от страху. Панегирист Годунова патриарх Иов в соборном послании царю Борису по поводу этого события поздравил царя, намеренно изобразив эту встречу с мирным татарским посольством как победу, чтобы создать новому царю популярность. Патриарх Иов представил чудом бегство татар: «Тако глаголет господь: аз воздвигох тя, царя правды, и призвах тя правдою, и приях тя, и укрепих тя, да послушают тебе языцы». И самое послание начинается похвалой «бескровной победе»: «Се великий бог, наш, показавый на тебе, великом государе нашем, благочестивом царе, великую славу свою и даровавый тебе светлые и прехвальные без крови победы...»

И в песне хан бежит потому, что в ответ на его хвастовство раздался с небес «господень глас»:

Ино еси, Крымской царь!

То ли тобе царство не сведомо?

А еще есть на Москве семьдесят апостолов,

опришенно трех святителей,

еще есть на Москве православной царь!

Однако, введя этот чуждый фольклору момент «чуда», выраженный притом книжно («прокличет с небес господень глас»), автор песни показал, что ему близко знакомы и народные исторические песни о татарщине. Раскинув «у Оки реки» «белы шатры», татары советуются о дележе городов сходно с тем, как это изображено, например, в песнях о Щелкане Дудентьевиче:

Кому у нас сидеть в каменной Москве,

а кому у нас в Володимере,

а кому у нас сидеть в Суздале,

а кому у нас держать Резань старая,

а кому у нас в Звенигороде,

а кому у нас сидеть в Новегороде

«Выходит Диви-Мурзы, сын Уланович» и просит крымского царя пожаловать ему Новгород, так как там у него похоронен «свет добры дни батюшко» (Диви-Мурза Нагайский, действительно, умер пленником в Новгороде).

Две песни сборника Р. Джемса содержат вариации одного и того же мотива — плача Ксении Годуновой над своей горькой участью. Эти песни сложены после смерти Самозванца, который именуется здесь «рострига» «изменник». Как и Повесть 1606 г., оба плача знают о личной обиде, нанесенной Ксении Самозванцем:

А что едет к Москве Рострига,

да хочет теремы ломати,

меня хочет, царевну, поимати...

Осуждение Годунова слышно в словах песни:

За что наше царьство загибло,

за батюшково ли согрешенье...

Отношение к самой Ксении двойственное: с одной стороны, как будто сочувственно изображена ее печальная судьба, с другой — эта горюющая девушка мечтает о «добрых молодцах»:

Ино мне постричи ся не хочет,

чернеческаго чину не здержати:

отворити будет темна келья,

на добрых молотцов посмотрити.

Мотив плача, господствующий в «Писании о преставлении» М. В. Скопина-Шуйского, дал тему песне о смерти воеводы. Эта песня, сложенная не ранее второй половины 1611 г. в торговой среде посада, воспроизводит плачи «гостей москвичей» и «свецких немцев», причем горю их противопоставлено злорадство «князей-бояр», которые, узнав о смерти Скопина, говорили слово, усмехнулися:

«Высоко сокол поднялся,

и о сыру матеру землю ушибся».

Среди этих князей песня называет Мстиславского и Воротынского, что дает основание относить песню к годам боярского правления, когда правительство именовало себя: «бояре князь Федор Иванович Мстиславской с товарищи». В отличие от песни об отравлении Скопина, усвоенной народной передачей, песня-плач сохранилась лишь в записи начала XVII в. и совершенно независима от обычной версии устных и письменных рассказов о смерти Скопина: имя Шуйских как инициаторов отравления в ней не упоминается. Поводом для сложения этой песни почти через полтора года после смерти Скопина могло служить общее недовольство боярским правлением в служилой и посадской среде, которая именно боярам приписывала все военные неудачи, усиление интервенции и разорение населения. Этот памфлет-песня возник в Москве, как видно из первых же слов песни:

Ино что у нас в Москве учинилося,

с полуночи у нас в колокол звонили.

А росплачютца гости москвичи:

«А тепере наши головы загибли...»

Тесно связанная с определенным политическим моментом, направленная против стоявших во главе тогдашнего правительства лиц, песня была забыта, когда недовольная семибоярщиной среда взяла верх, и «гости-москвичи» сами вошли в правящие круги.

Последнее по времени историческое событие, отраженное в песнях сборника Р. Джемса, — возвращение в Москву из польского плена царского отца митрополита (будущего патриарха) Филарета. Сходно с окружной царской грамотой от 3 июля 1619 г. песня описывает всеобщую радость, вызванную этим событием.

Зрадовалося царство Московское

и вся земля святорусская...

(ср. в грамоте: «Мы и все люди Московского государства великия радости наполнилися»).

Если песни, вошедшие в сборник Ричарда Джемса, не удержались в народной памяти, то это случилось не потому, что сами по себе их темы не вызывали интереса. Причина, очевидно, кроется в отношении авторов к изображаемым событиям, потому что немало исторических песен, вспоминающих «Смуту» начала XVII в., встречалось до недавнего времени, а частью сохранилось и до сих пор в репертуаре преимущественно сказителей.

Рассказ о «Смуте» в исторической песне обычно начинается с изображения убийства в Угличе царевича Димитрия. Согласно официозной версии, основанной на слухах, возникших еще во времена Годунова, и особенно поддержанной книжностью сторонников Василия Шуйского, народная песня считает Годунова виновником убийства царевича. Народно-песенный рассказ о царствовании Годунова в общем близок к Повести 1606 г., но политическое осмысление событий в нем существенно отличается. Вместе с этой повестью песня повторяет слух о самоотравлении Годунова:

Умертвил себя Борис с горя ядом змейным,

ядом змеиным, кинжалом вострым.

Но вместо честолюбивого выскочки, посягающего на идеализированное боярство, каким рисует Годунова Повесть, в песне Годунов такой же «злодей-боярин», как и остальные:

Так досталась то Рассеюшка злодейским рукам,

злодейским рукам, боярам-господам.

Появилась то из бояр одна буйна голова,

одна буйна голова, Борис Годунов сын...

Уж и вздумал полоумный Рассеюшкой управлять.

Как и литература, народная песня склонна искать начало всех бедствий, обрушившихся на Россию, в моральном разложении людей. Рассказ об убийстве Димитрия начинается иногда таким выводом:

В нонешнем народе правда вывелась,

вселилось в народе лукавство великое.

Страницы: 1, 2, 3