Курсовая работа: Восточные походы Александра Македонского
И все-таки Спитамен не прекращал борьбы.
С отрядом в 600 всадников он пробрался в тыл греко-македонской армии и
нанес несколько мощных ударов захватчикам около города
Бактра.
Три года провел Александр в Согде и Бактрии, не
решаясь двинуться дальше, ибо в тылу его непрерывно действовали отряды народных
мстителей. «Предки таджикского и других народов Средней Азии в течение трех лет защищали независимость
своей родной земли и боролись с
завоевателями, создавшими огромную империю. И хотя они были побеждены в этой борьбе, тем не менее своим героическим сопротивлением они нанесли Александру
такой тяжелый удар, что военная мощь его войска была сильно ослаблена».[34]
Македоняне чинили жестокие
расправы надместным населением. В Согдиане при взятии
Газы все мужчины были перебиты, женщины и дети были обращены в рабство. В рабство
было обращено и население шести других
городов. Только после поражения, нанесённого Спитамену, отпали поддерживавшие его массагеты. Они разграбили обоз
бактрийцев и согдийцев, отрубили
голову Спитамену и отправили её Александру.
Завоевание Средней Азии,
однако, далеко ещё не было закончено. Для его завершения необходимо было не
только захватить «города», т. е. укреплённые пункты, но и подавить упорное
сопротивление местного населения. В 329 г. до н. э. сильное сопротивление
македоняне встретили в районе Курешаты. Несколько позже, в том же году,
согдийцы и саки истребили двухтысячный македонский отряд. Против завоевателей
выступили также кочевые племена Средней Азии — дахи, массагеты.
Когда армия Александра, двигаясь через
горы между Маракандой и Кирополем, выслала несколько отрядов для реквизиции продуктов и фуража, согдийцы подстерегли и истребили
их. Македонский полководец решил расправиться с непокорными. Началась упорная борьба, в результате которой многие
захватчики были уничтожены; сам Александр получил в одном из боев тяжелое ранение. «В Средней Азии Александру приходилось
иметь дело с противником, страшным не своей силой и стойкостью в открытом бою, а своей неуловимостью, знанием местности,
быстротой и внезапностью наскоков. Греческий писатель Арриан, написавший ряд трудов о походах
Александра, сообщал, что македонцы
уничтожили 22 000 местных жителей; многие согдийцы, не желая сдаваться в плен, бросались со скал».[35]
Беспримерная жестокость завоевателей
вызвала новый подъем всенародной войны. Прошло немного времени, и против
греко-македонцев поднялись жители всех семи городов, расположенных по берегам Сыр-Дарьи. Центром восставших стал Кирополь.
Александр долго не мог взять этот город. Только путем обмана македонцам удалось
открыть ворота и проникнуть в крепость.
«Из участвовавшего в восстании населения семи городов, как
указывает Арриан, не осталось ни одного
человека — все были или перебиты, или проданы в рабств.»[36]
В начале 327 г. до н. э.
Александр осадил крепость, где находился один из согдийских
вельмож — Оксиарт с семьёй. Осаждённые чувствовали себя уверенно в казавшейся
им совершенно неприступной горной твердыне. Они осыпали насмешками македонян
и кричали, что лишь летающие люди могли бы захватить их укрепления. Однако
в следующую же ночь 300 македонян-добровольцев при помощи канатов полезли
наверх.. Утром осаждённые увидели врагов на скалах над крепостью и,
пораженные внезапностью их появления, сдались.
Среди оборонявшихся и
впоследствии сдавшихся было много женщин и детей, в их числе — Роксана, дочь
Оксиарта, одного из организаторов восстания. Александр видел ее раньше в
хороводе на пиру, который Оксиарт, искавший примирения с македонским царем,
давал в честь победителя, влюбился и теперь сделал ее своей женой. Александр
восхваляется историкам за то, что не принудил ее к сожительству силой. Это было
первое и единственное большое чувство к женщине, которое македонскому
завоевателю довелось испытать. Женитьба на Роксане создавала Александру связи в
среде согдо-бактрийской аристократии и позволяла привлечь местную знать на его
сторону. Брак был заключен по македонскому обычаю: жених и невеста вкусили в
присутствии свидетелей от общего хлеба, разрезанного мечом.
В Средней Азии Александр ещё
более, чем раньше, стремился привлечь на свою
сторону местную знать и военные контингенты, в которых он
нуждался. Весьма показательно, что целый ряд мероприятий —
введение проскинесы (земного преклонения перед царём), пользование царской мидийской
одеждой и другое,— свидетельствующих о
стремлении достигнуть сближения с Востоком, падает на время пребывания Александра в Восточном Иране и Средней Азии.
Бактрийская и согдийская конница была
впервые включена в македонскую армию; позднее в состав её вошли также дахи и саки.
Эта политика Александра
имела известный успех. Часть местной знати, действительно, стала постепенно
менять свою ориентацию, хотя другая её часть продолжала относиться
к Александру враждебно. Александр, стремясь приобрести себе новых
союзников, возвращал владения переходившим на его сторону представителям местной
знати. Он сделал Оксиарта сатрапом Бактрии.
Поход Александра затронул и
те области Средней Азии, которые остались за пределами его державы.
Зимой 329/28 г. до н.э., когда Александр жил в
Бактрах, к нему явились послы от царя «скифов» (скифами эллины
называли самые различные северные народы, в том числе и саков).
Курций Руф, римский историк, написавший в I в.
н. э. историю Александра Македонского в десяти книгах, рассказывает, как
«победитель
всего мира» увяз в бесперспективной борьбе с азиатскими скифами. В то время
когда македонский полководец строил Алек-сандрию-Крайнюю,
к нему прибыло посольство скифов-абиев живших в Европе за Танаисом (Доном). Курций Руф указывал, что скифы-абии
«гораздо образованнее других варваров, между ними встречаются люди весьма умные и просвещенные, каких только можно найти в таком народе, который никогда не
выпускает из своих рук оружие»[37]
Речь старейшего из послов, подробно пересказанная
Курцием Руфом. не только ярко характеризует
завоевательную политику Александра и миролюбие скифов, но и проливает
свет на экономический уклад жизни этого
народа, показывает цели справедливой войны скифов, формы и методы ее ведения.
Речь скифского посла начинается
обличением захватнической политики Александра:
«Ежели бы боги благоволили
создать твое тело равным тщеславной душе твоей, целый свет не
вместил бы тебя! Ты бы коснулся одной рукой Востока, другая бы возлегла на
Западе, а после захотел бы проникнуть даже и туда, где
Великий Зиждитель дня скрывает величество своего
блистания. Таков, как ты есть, ты беспрестанно стремишься к вещам превыше твоей
силы. Из Европы переходишь в Азию, из Азии
переходишь в Европу; потом, ежели покоришь
весь человеческий род, ты будешь воевать с лесами, против снегов, против рек, против ветров, с зверями
дикими».[38]
Так характеризовал завоевательную
политику Александра посол народа, основой жизни которого был еще свободный труд, а не
порабощение других народов.
«Разве ты не знаешь, — продолжал посол, —
что большие деревья растут веками, но один миг исторгает их из утробы земной?
Безумен, кто собирает плоды, не думая, как высоко растут они. Ты желаешь
достигнуть вершины дерева, берегись не упасть долу с ветвями, за которыеухватишься».[39]
Показав, таким образом, бесплодность и опасность непонятной скифам политики завоеваний, мудрый скиф привел
меткую метафору: «Часто сам лев
служит пищею маленьким зверям и ржавчина поедает железо. Нет ничего столь крепкого, что бы не могло быть разрушенослабейшим»[40]
Далее скиф очень ярко и образно
рассказал об особенностях экономического уклада и идеологии
своего народа, о том, что он никогда не станет рабом: « О
чем нам спорить с тобою? Никогда нога наша не была на земле твоей. Разве мирным
обитателям пространных степей не позволяется,
не знать, кто ты таков и откуда пришел? Мы не можем: повиноваться и ни над кем не желаем властвовать. Но
чтобы ты знал скифов, скажу тебе, что
небо дарит каждому из нас ярмо волов,
стрелу, копье и чащу. Мы делаем из них употребление с друзьями и врагами своими... Мы победили царя
сирийского, царя персов и мидян и
проложили путь в самый Египет. Но ты, который: тщеславишься, что идешь для преследования разбойников, ты сам разбойник всех земель, куда ни вступил; ты взял
Лидию, поработил Сирию, ты властелин
Персии, Бактриана стонет в твоем владении, ты грозишь Индии и теперь твои жадные, ничем ненасытимые руки, устремляются даже к стадам
нашим»[41]
Разоблачая бесплодные завоевательные
планы Александра и возвеличивая достоинства своего миролюбивого народа, который способен постоять за себя, скиф говорил и о гибельности
для самого победителя несправедливой, захватнической войны:
«оУж не
забыл ли, сколько времени удержали тебя бактрианцы? Ты
еще не успел покорить их, как согдиане взбунтовались. Для тебя: победа есть
новый источник войны... Перейди только Танаис, ты увидишь, сколь обширны
наши владения, однако тебе никогда не завоевать
их; наше убожество легче, чем твое войско, обремененное корыстями стольких народов; считая, что мы еще
далеко от тебя, ты редко не увидишь
нас в середине своего лагеря, с одинаковой быстротой мы устремляемся вперед и убегаем».[42]
Глубоко раскрыв преимущества своего
народа перед вторгшимися захватчиками и справедливые его
требования, посол закончил свою речь
блестящим в дипломатическом отношении анализом стратегической
обстановки, в которую попал Александр:
«Не упусти свое счастье... Один
Танаис отделяет нас от Бактрии, по ту сторону оной реки до
Фракии все области наши, а Фракия, как сказывают, сопредельна с
Македонией; итак, с двух сторон скифы ограждают твое
царство; подумай, что для тебя лучше, иметь ли нас твоими
друзьями или неприятелями?»[43]
Не раз уже испытавший на себе удары
азиатских скифов, Александр,, выслушал до конца эту смелую,
умную и честную речь. Он не только не решился идти против европейских
скифов, но и не посмел обезглавить их посла за дерзкие
слова в свой адрес.
Нет данных ни о каком-либо
договоре, ни о союзе Александра со скифскими вождями. Однако,
очевидно, какое-то соглашение было, потому что Александр
стремился в Индию и тыл ему нельзя было оставлять необеспеченным, на что так
прозрачно намекал скиф.
Ко времени завоевания Восточного Ирана и
Средней Азии относятся первые открытые
проявления недовольства в среде командного состава македонского войска. Это недовольство выливалось, главным образом, в форму
заговоров против Александра. Об истинных причинах
недовольства судить довольно трудно, так как источники подчёркивают в основном личные мотивы участников заговоров.
Можно, однако, предположить, что оппозиционные настроения имели корни в старой борьбе
между отдельными группировками
македонской знати. Теперь эти настроения усилились, прежде всего, в тех её кругах, которые опасались, что они будут оттеснены
на задний план в новой огромной
монархии, всё больше принимавшей черты восточной
деспотии.
Осенью 330 г. до н. э.
Александр впервые столкнулся с заговором приближенных, намеревавшихся физически
его уничтожить и посадить на царский трон более приемлемого для них властителя.
Причин для недовольства было много, и прежде всего это сам факт продолжения
войны. Цели, которые теперь Александр ставил перед собой, были чужды и
непонятны его армии. В самом деле, из-за чего было еще воевать? Месть за
поруганные греческие святыни свершилась. Добычи уже было награблено столько,
что ее размеры превышали всякое воображение. Конечно, большая доля доставалась
самому царю и его приближенным. В Сузах Александр подарил Пармениону дворец,
принадлежавший раньше Багою — знатнейшему и богатейшему персидскому вельможе;
только одних одежд в этом дворце было на 1000 талантов. Образ жизни
сподвижников Александра, утопавших в роскоши и наслаждениях, казался греку,
привыкшему к скромности и умеренности, отвратительным. Из уст в уста передавали
рассказы о том, что теосиец Гагнон подбивает сапоги серебряными гвоздями, что
Лоннату специальными караванами привозят за тридевять земель, из Египта, песок
для гимнасия, что Филота пользуется охотничьими сетями размером в 100 стадий
(примерно 18,5 км. Вообще по греческому миру ходили на этот счет всевозможные
слухи и легенды. Призывы Александра быть сдержанными в наслаждениях, заниматься
военными упражнениями и делами доблести пропадали втуне, тем более что он и сам
был известен своею неумеренной страстью к пиршествам. “Друзья” Александра
жаждали покоя, наслаждения роскошью и довольством, которые они для себя
завоевали. Однако и рядовые солдаты греко-македонской армии получили в виде
жалованья, всевозможных раздач и, главное, награбили столько, что им вполне
хватило бы для более чем безбедной жизни в Македонии или Греции. Перспектива
обосноваться в новом городе, который Александр создаст где-нибудь на краю
света, в окружении варваров далеко не всех устраивала. Греки и македоняне
желали провести остаток своих дней в родном селении, пользуясь уважением, право
на которое им давало богатство, и иногда в час дружеского застолья пускаться в
воспоминания о подвигах, совершенных в далеких странах. Когда во время стоянки
в Гекаомпиле (Парфия) среди солдат разнесся слух, будто Александр решил
возвратиться на родину, в лагере началась радостная суматоха, воины готовились
к отъезду, собирали вещи, и их едва удалось успокоить.
Другая причина
заключалась в постепенном отдалении Александра от македонян. Приход персов —
вчерашних врагов — в царскую свиту и на высокие посты был явлением непонятным и
неприятным для рядовых солдат и. более чем нежелательным для македонской
аристократии и греческих приближенных Александра. Они понимали, что теряют свое
исключительное положение, перестают быть замкнутой правящей элитой и
оттесняются на задний план. Дело шло к созданию персидско-греко-македонской
аристократии, но греки и македоняне вовсе не желали принимать в свою среду
чужаков, а тем более персов, делиться с ними почетными должностями, доходами и
добычей. Дело усугубилось нарочитым усвоением Александром всего персидского. В
его поведении все отчетливее проглядывало желание в полной мере вкусить от
роскоши и власти его предшественников — Ахеменидов. Однако значительно более
существенными были политические соображения.
Превращаясь в царя Азии,
Александр понимал, что, опираясь только на своих македонских дружинников,
только на греко-македонскую армию, он не сможет сохранить это свое положение.
Ему нужна была поддержка населения Ближнего Востока, но в особенности, конечно,
поддержка персидской аристократии, сохраняющей, несмотря на военное поражение
Дария III, прочные позиции в общественно-политической жизни Передней Азии и,
разумеется Персии.. Идя по такому пути, Александр выбрал для себя единственно
возможную линию поведения: он желал предстать перед своими новыми персидскими
подданными и приближенными как законный преемник Ахеменидов.
Естественно, что
Александр должен был явиться миру в привычном для персов облике. Он принял
персидскую одежду и потребовал от своих приближенных последовать его примеру.
Подобно персидским царям, Александр завел себе громадный гарем. Постепенно при
дворе Александра умеренные и демократические греко-македонские обычаи сменялись
торжественным и пышным персидским церемониалом. Персы, являясь к царю, обычно
склонялись перед ним, целовали в знак почтения кончики своих пальцев,
простирались ниц. Александр стал добиваться, чтобы эти церемонии, унизительные
с точки зрения свободных греков, не считавших себя чьими-либо подданными, или
македонян, как и прежде, видевших в царе только первого среди равных, совершали
также и его греко-македонские “друзья”. Теперь царь принимал в громадном
роскошном шатре, восседая на стоявшем посредине золотом троне; шатер был
окружен тремя подразделениями стражников, греко-македонскими и персидскими.
Уходили в прошлое времена, когда Клит или Каллисфен мог запросто явиться в
палатку Александра и провести время за дружеской беседой; “друзья” Александра
должны были испрашивать аудиенцию и участвовать в царском приеме,
превращавшемся в пышное и унизительное для них зрелище. Впрочем, Александр не
ограничивался попытками заставить греков и македонян усвоить персидские обычаи.
Он стремился также внедрить в персидскую среду греко-македонские обычаи.
Отобрав 30 тыс. мальчиков, он велел учить их греческой грамоте и македонским
военным приемам. Греческое воспитание получали по его приказу и дети Дария III.
По существу политика
Александра вела к постепенной ликвидации межэтнических перегородок, к слиянию
всего населения Восточного Средиземноморья в некое культурно-языковое единство.
Однако политика Александра была плохо рассчитана. Конкретная повседневная
реальность виделась греко-македонскому окружению царя однозначно: он
превращается в перса и заставляет становиться персами, врагами греков и
македонян; превращается в восточного деспота и хочет сделать свободных греков и
македонян своими рабами. Отмечалась очень показательная деталь: в адресные
формулы своих писем Александр перестал вопреки греческому обыкновению вводить
благопожелание адресату. Эта грубость, конечно, задевала тех, кто получал такие
послания. Исключение Александр делал только для двух человек: Антипатра,
которого боялся, и афинского политического деятеля Фокиона, которого высоко
ценил и старался привлечь на свою сторону. Возмущение вызывало и обожествление
Александра, также создавшее глубокую пропасть между ним и его греко-македонским
окружением.
Как бы то ни было, в
армии Александра появились недовольные. Руф так изображает сложившееся
положение: «Этой роскоши и нравам, испорченным чужеземным влиянием, старые
воины Филиппа, люди, не сведующие в наслаждениях, были открыто враждебны, и во
всем лагере одно у всех было настроение и один разговор, что, мол, с победой
потеряно больше, чем захвачено в войне. Теперь они в гораздо большей степени
сами побеждены и усвоили гнусные чужеземные привычки. С какими же глазами они
вернутся домой как бы в одеждах пленников? Они уже стыдятся самих себя, а царь,
более похожий на побежденных, чем на победителей, из македонского
главнокомандующего превратился в сатрапа Дария. Он знал, что и первых из
друзей, и войско тяжело оскорбил, и пытался вернуть их расположение щедрыми
дарами. Но, я думаю, свободным отвратительна плата за рабство!».[44]
В этом отрывке отчетливо видится враждебное отношение к Александру. Однако
рассказ Руфа отражает и объективную реальность: недовольство аристократов,
солдат и командиров. Даже среди ближайших друзей Александра далеко не все
следовали его примеру. Так, если Гефестион одобрял царя и, как и Александр,
изменил образ жизни, то Кратер, занявший примерно с середины 220 г. до н. э.
место, ранее принадлежавшее Пармениону, подчеркнуто сохранял верность
“отеческим” обычаям.. Кратер, видимо, вообще не желал бездумно следовать за
Александром, хотя, и считал своим долгом поддерживать носителя власти; вот
почему последний говаривал, что Гефестион — друг Александра, а Кратер — друг
царя.