Книга: Россия и Северный Кавказ в дореволюционный период: особенности интеграционных процессов

В 1875 г. была сдана в эксплуатацию линия Ростов-Владикавказ. Спустя год, Владикавказ был соединен с Петровском, а через него с Баку. В 1887 г. была пущена линия Тихорецк-Екатеринодар, в 1888 г. Екатеринодар-Новороссийск, в 1895 г. Кавказская-Михайловская (близ Ставрополя), в 1899 г. Тихорецк-Царицын, в 1901 г. Кавказская-Екатеринодар. Широкая эксплуатация железной дороги открыла доступ на Северный Кавказ не только богатым, зажиточным, но и бедным переселенцам.

Оценка основных этапов колонизации Северного Кавказа относится к числу наиболее устоявшихся в науке выводов. Ещё В.В.Покшишевский выделял два периода колонизации Северного Кавказа: 1) военно-казачий, докапиталистический этап; 2) период, характеризующийся более широкой миграцией в этот район быстро расслаивающегося крестьянства внутренних губерний России — с одной стороны, кулацкой верхушки, с другой стороны - бедноты (8). Сибирское переселение в это время еще не имело такого размаха, однако к 90-м годам, «когда запас свободных и удобных земель на Юге значительно истощился, переселенческое движение в Сибирь стало возрастать» (9). В 60-90-е годы Северный Кавказ оставался основным переселенческим районом.

В.Н. Ратушняк отмечает как наиболее благоприятный для заселения фактор закон от  29 апреля 1868 г., разрешивший лицам невойскового сословия селиться и приобретать недвижимую собственность на казачьих землях без согласия войскового начальства и станичного общества. «На смену феодальной, главным образом военно-казачей колонизации …, пришёл несравненно более мощный, обьективно закономерный, но стихийно-выраженный общественно-экономический процесс заселения и земледельческого освоения региона. За 30 лет (1867-1897 гг.) в Ставропольскую губернию, Кубанскую и Терскую области из других губерний России переселились 1 586,8 тыс. человек» (10).

Всего за этот период население Предкавказья увеличилось на 2 394 тыс. чел., или на 172,4 %. Наиболее интенсивно заселялась Кубанская область, её население выросло на 229,4 % (11).

По переписи 1897 года пришлое население на Северном Кавказе составило 986,3 тысячи из 3 783,6 тысяч общей численности, т.е. 26%. Воронежская, Екатеринославская, Курская, Орловская, Полтавская, Саратовская, Харьковская, Черниговская губернии, область войска Донского дали 75,3% переселенцев. Русские селились узкими полосами, врезывающимися в территории, занятые горцами, что должно было обезопасить главные коммуникации. Как видим,  основным источником мигрантов было крестьянство центральных губерний России и Левобережья Украины, а основным мотивом их переселения — стремление приобрести надел.

К 1879 году доля неместных уроженцев к общему числу жителей Северного Кавказа составила в Кубанской области – 33 %; в Терской – 12,9 %; в Ставропольской губернии – 23,3 %; в Черноморской – 74,1 %; в среднем по региону – 26,4 % (12).

Иногородние делились на оседлых и не имеющих ценза оседлости. Первые владели усадьбами и постройками, вторые, так называемые «квартиранты», часто не имели своих жилищ. В 1900 г. оседлых было на 25,7% больше, чем неоседлых, в 1914 г. разрыв сократился до 14,3% (13). Не имеющие оседлости были основными поставщиками рабочей силы среди пришлого населения.

Процессы социального расслоения в среде казачества и горского населения, очевидно проявившиеся в начале 1880-х гг., вызывали обеспокоенность царского правительства. Долгое время складывавшаяся система этнических противовесов на Северном Кавказе оказывалась под угрозой более глубоких, имеющих объективные основания процессов модернизации региона. Кавказское начальство видело причину этих процессов в росте иногороднего населения. С 1880-х гг. начинается политика сдерживания притока переселенцев. На наш взгляд, применительно к региональной истории, такая политика относится к числу наиболее ярких примеров «хромающих решений» (А. Ахиезер).

Особое место в ряду мер, направленных на ограничение прав иногородних, занимает введенеие в 1891 г. нового «Положения об общественном управлении станиц казачьих воиск.».

Основной задачей этого закона было стремление законсервировать казачье землевладение. Одним из серьезных ограничений прав иногородних было то, что по новым правилам об общественном управлении в казачьих войсках они не приглашались на станичные сходы, где решались, касающиеся их экономические вопросы. Им только объявлялись постановления схода. В случае нежелания подчиниться решениям казаков, иногородние должны были искать новые места для поселений на приемлемых для них условиях. Для иногородних увеличивалась посажённая плата.

Так пришлое население отдавалось на полный произвол станичных сходов. «Нередко станичные общества  не позволяли живущим на станичных землях переселенцам не только возводить новые усадьбы, но и производить ремонт и необходимые исправления в уже существующих. Исполнение же земской повинности (исправление дорог, мостов и т.д.) возлагалось исключительно на иногородних» (14). Положение жителей, не причисленных к «коренным», из года в год ухудшалось. Не имея возможности арендовать землю (из-за резко возрастающих арендных цен), большинство иногородних крестьян прибегало к продаже своих рабочих рук, уходило в города. «К началу ХХ века иногороднее население значительно превзошло войсковое … На уровне сознания и представлений иногородние воспринимались казаками как чужие. Это проявлялось во всех областях жизни: на уровне этнокультурного, социально-экономического и правового пространств, в сфере конфессиональной принадлежности» (15).

В социальном расслоении и «оскудении казачьего духа» сами казаки пытались увидеть «вину» пришлого населения. В «Голосе казачества» была высказана недвусмысленная оценка роли иногородних в этих процессах: « … чуждый элемент уже гасит в казаках воинскую подвижность, любовь к коню, гордость костюмом, оружием, уважение к обычаям старины … Коренной состав поддаётся … натиску всякого сброда, а в хозяева земли, умытой казачьей кровью, пробиваются иногородние» (16).

1890-е – начало 1900 гг. ознаменовались снижением интенсивности  миграции на Северный Кавказ. На примере Кубани, как наиболее активно заселяемого региона, это  спад прослеживается особенно отчётливо: в период с 1869 по 1889 гг. среднегодовой прирост иногороднего населения составлял 35,6 %, в 1889-1904 гг. он сократился до 3,5 % (17). Очевидно, что сыграла свою роль политика местных властей, направленная на ограничение притока переселенцев. Вместе с тем, позволим себе заметить, что сама эта политика в значительной мере зависела от нарастающих деструктивных тенденций третьего малого социального цикла периода империи. Закон 13 июля 1889 г., ставший основным переселенческим законом Российской империи, был вынужденно ориентирован на более самостоятельного и зажиточного переселенца, так как обеспечить достойные условия «массовому колонизатору» государство было не в состоянии. Рубеж ХIХ и ХХ веков стал сложным периодом начала надлома и нарастания тенденций фазы стремительного спада малого цикла, совпавшего с общим кризисом второго большого социального цикла (период империи).

1897 год выдался неурожайным, что привело даже к некоторому оттоку иногородних из региона (18). Конец XIX века ознаменован аграрным кризисом и ростом крестьянского движения протеста. В том числе, под влиянием и этих факторов снижается интенсивность миграционных потоков на Северный Кавказ. Некоторое оживление переселенческого движения происходит в период промышленного подъёма предвоенных лет, главным образом в 1910-1911 годах. Это явление также объясняется последствиями столыпинской аграрной реформы и голодом, охватившим центральные губернии России (19).

Иногородние составляли значительную часть бедноты края. За свои приусадебные участки они платили посаженную плату, размер которой все возрастал. За неуплату этого налога у крестьян конфисковывали имущество, пороли их. Им запрещалось бесплатно пасти скот на станичных выгонах, на них возлагались наиболее тяжелые повинности. Эти обстоятельства толкали разоряющихся переселенцев в ряды наёмных рабочих. По переписи населения 1897 года из 43 651 человек, занятых в различных отраслях промышленности, 30 778 человек или около 70% являлись выходцами из других губерний.

Формирование капиталистического города на Северном Кавказе происходило в 80-е -90-е гг. ХIХ в. Одновременно с индустриализацией юга страны. Рост городов и поселений городского типа (железнодорожных станций, крупных торгово-промышленных станиц) отражал главную тенденцию — отвлечение населения от земледелия к торгово-промышленной деятельности.

Прирост городского населения на Северном Кавказе (1867 — 1914 гг.) составил свыше 350% (367,6 тыс. человек); в европейской части России — 200% (204,6 тыс. человек). С 1863 по 1897 г. население Европейской России увеличилось на 53 %, а население Северного Кавказа на 75 % (приток извне составил 1,5 млн. человек). По данным переписи 1897 г. в среде городского населения пришлые составили — 54 %, тогда как среди сельского — 10,4 %, в Кубанской области эти цифры соответственно -—49 и 36 %, в Черноморской губернии — 84 и 70,3 %, в Ставропольской — 33,5 и 24 %. Особенно высоким был процент пришлого населения в городах: Владикавказ — 64 %, Грозный — 59 %, в Екатеринодар — 62 %, Майкоп - 59,8 %, Новороссийск — 83,3 %, с. Армавир — 56,4 %. В других городах, не являющихся промышленными, процент пришлых был ниже (Кизляр — 32 %, Моздок — 28 %). К этому надо добавить, что на Ставрополье — наиболее выраженном аграрном районе, с экономикой, сформировавшейся в дореформенный период, процент некоренного населения был самым низким среди городов Северного Кавказа — 43,1 (20).

Большую часть городского населения составили выходцы из европейских губерний России — к такому выводу нас приводят вышеуказанные статистические данные. Это неизбежно влияло на формирование духовного климата города. Специфичность последнего на Северном Кавказе заключается еще и в том, что коренное население (в данном случае речь идёт о казаках), доминирующее в социально-экономическом плане, все же более определяло духовный климат сельской местности. В 1897 г. в Екатеринодаре проживало всего 65 606 человек, казаков же было только 3 766 человек, в Ейске соответственно 35 414 и 318, в Майкопе - 34 327 и 1 390, в Анапе - 6 944 и 50, в Армавире - 18 113 и 43 (21). На казачьи области не распространялась аграрная реформа, община не только не подлежала разрушению, но, напротив, укреплялась. Иногородние, фактически противопоставленные казакам, не могли «слиться» с ними ни в этно-, ни в социокультурном смысле. В результате они составили основу городского населения, усилив русификацию края.

Эти обстоятельства играли решающую роль в том, что процент казаков среди, например, рабочих был крайне низким. Нельзя сбрасывать со счета тот факт, что сами казаки обладали сильно выраженным чувством субэтнического самосознания, корпоративности своего общества. Например, в близком малороссийскому наречии казаков существует масса терминов, обозначающих русских, выходцев из центральной России. Характер таковых, вне всякого сомнения, показывает самоидентификацию казаков как отдельной подгруппы российского суперэтноса. Промышленное освоение Северного Кавказа связано с волной миграции именно этих русских, проникновения российского капитала, в основном, российский характер городов региона. Казачество, занимающее доминирующее положение в своих областях, крепко держало в руках нити административного управления и всё более замыкалось в рамках традиционного быта.

Рассматривая модель повседневности казаков, крупный специалист в этой области истории Н.И. Бондарь выделяет две её составляющие: военный и гражданский «миры» (22). С.А. Голованова отмечает, что « … гражданский «мир» формировался позднее, чем военный и занимал по отношению к нему подчинённое место … Вместе с тем, исторический опыт показывает, что соотношение этих двух миров в сторону «мира гражданского» изменилось уже во второй половине ХIХ века. После окончания Кавказской войны и перемещения государственных границ на юг, казачеству Юга России необходимо было пересмотреть приоритеты в их веками сложившемся образе жизни» (23). Мы говорили выше, сколь сложен был процесс такой адаптации и как болезненно определённая часть казачества реагировала на рост значимости иногородних в культурной и хозяйственной жизни края.

Неслучаен удивительно низкий процент казаков среди горожан края. Надо полагать, что влияние казачества на духовную атмосферу Северо-Кавказского города было весьма незначительным. Напротив, хозяева земель уютно чувствовали себя в атмосфере веками устоявшегося патриархального быта. Очевидно, казаки ощущали некую отчужденность в быстро растущих промышленных центрах, так как долгое время формировавшиеся стереотипы их мышления и механизмы мотивации плохо вязались с теми требованиями, которые предъявляли человеку обстоятельства капиталистического рынка. Казачья организация как властная и экономическая структура неизбежно с течением времени должна была исчезнуть, окончательно превратившись в анахронизм. Однако, в рассматриваемый период казаки пользовались покровительством властей, держали в своих руках административные рычаги, отсюда их известная надменность по отношению к иногородним.

Население городов по данным вторых экземпляров листов переписи 1897 года состоит почти исключительно из «иногородних». В общей сумме городского населения — 157 025 душ обоего пола, казачьего сословия только 5 722 или всего 3,6 %. Средняя семья горожанина немного менее 5,0 человек, что не достигает размеров средней семьи иногороднего в сельской местности и значительно ниже средней семьи коренных жителей (24).

Надо сказать, что в России не существовало определенной государственной программы колонизации, как, например, в Англии, где главным аргументом было просвещение и блага цивилизации, которые англичане якобы несли покоренным народам. С. Лурье замечает: «В специальных изданиях, посвященных теоретическим аспектам колонизации, рассматривались самые разные проблемы, но только не ее идеологическое обоснование. Видимо, в этом не было необходимости, оно подразумевалось само собой и обосновывалось на народной идеологии» (25). Причины такого положения весьма разнообразны и коренятся в глубинах национального характера русского человека.

Православная традиция издревле отводила русским некое приоритетное место среди народов, их окружавших, что наиболее ярко осмыслено в теории - «Москва — третий Рим». Заложенное в ментальных характеристиках некое христианское мессианство имплицитно определяло приоритетное место православного человека в окружающих реалиях разноязыкой, пестрой, и в религиозном отношении, империи. «...Россия призвана сказать свое новое слово миру, как сказал его уже мир латинский, мир германский. Славянская раса, во главе которой стоит Россия, должна раскрыть свой дух, потенции, выявить свой пророческий дух» (26). Быть может, подобная патетика и не была близка простым людям в их повседневной деятельности, но очевидно, что религиозный фактор играл заметную роль в процессе выделения и противопоставления по типу «мы — они». Последнее обстоятельство определялось также и некоторыми психологическими установками, сформировавшимися в ходе этногенеза.

Государственная политика в вопросе колонизации в целом коррелировала с народным сознанием (27). Она диктовалась потребностью заселения окраин, упрочения русского элемента на максимально широкой территории. Администрацию меньше всего интересовали этнографические особенности местного населения. Так, например, во время Кавказской войны горские племена чаще всего именовались «черкесами» и характеризовались не иначе как «бандиты и разбойники». Это отсутствие интереса можно объяснить тем, что финал был заранее определен. О таком, вероятном и возможном финале, в «Кавказских очерках» рассуждал В.П. Погожев: «Разумеется, крестьяне вовсе не ставили своей задачей русификацию края. Однако и следов не осталось от чуди, от вятичей, от мещёры, но племена эти не истреблены, не вымерли, как индейцы в Америке, а ассимилировались с русским населением» (28). Можно привести и хронологически менее отдалённые примеры различной степени интегрированности (вплоть до почти полной руссификации) различных народов России (СССР) в российское историко-культурное пространство.

Можно предположить, что отсутствие государственной программы, теоретической базы заселения Северного Кавказа объясняется особенностями русской психологии колонизации, причем основные ее парадигмы проводились в жизнь, чаще всего, бессознательно. «Колонизация — это в конечном счете попытка приведения мира в соответствие с тем идеалом, который присущ тому или иному народу. Причем идеальные мотивы могут преобладать над всеми прочими - экономическими, военными и др.» (29).

Освоение Северного Кавказа представителями российского суперэтноса, очевидно, стало завершающим и главным этапом укрепления здесь российского государства.

Социокультурное освоение Северного Кавказа — это распространение вширь, разрастание российского типа культуры, проявление жизнеспособности этноса, и, в конечном счете, приведение окружающих реалий в соответствие со своей картиной мира.

В пореформенный период эти процессы на Северном Кавказе проявляются как бурная модернизация, определяемая особенностями становления российского капитализма.

Индустриализация региона и рост городского населения стали теми штрихами, которые наметили будущую картину — перспективу развития Северного Кавказа в рамках общегосударственных связей.

Насколько горское население и казаки оказались подготовленными к таким изменениям в инфраструктуре региона своего традиционного проживания? Как отразилась модернизация края на способах самореализации горцев, казаков и иногородних на Северном Кавказе? Насколько мобильны оказались различные этнические группы региона в условиях меняющихся социокультурных реалий? На эти и некоторые другие вопросы мы попытались ответить, сделав акцент на вовлеченность населения в индустриальные структуры края, учитывая наиболее массовое его проявление — формы наемного труда, как наиболее доступные для пришлого и местного населения.

 Таким образом, даже допустимо упрощая ситуацию, следует выделить, как минимум, три стороны социокультурного диалога на Северном Кавказе в ходе модернизации рассматриваемого периода: а) казаки, б) горцы и в) иногородние или великороссы. Именно последние стали орудием освоения редкозаселенного послевоенного Северного Кавказа и его промышленного потенциала.

Хлынувший на юг поток переселенцев привнес в процесс колонизации Северного Кавказа реальный смысл, переведя его из разряда военно-политического в социокультурный и экономический. Специфика развивающихся капиталистических отношений жестко определила оптимальную систему смыслов, целей и мотивации деятельности, адекватных тем, которые устанавливались в метрополии.

Освоение Северо-Кавказского региона, его модернизация и русификация есть неразрывно связанные составляющие процесса окончательного присоединения и закрепления рассматриваемых территорий в рамках Российской империи.

Позволим себе утверждать, что процесс модернизации не вызвал сколько-нибудь существенного отклика у населения Северного Кавказа, проживающего здесь до окончания Кавказской войны.

В конце XIX века казаки составляли четверть населения Северного Кавказа (25,6 %), при этом в своём распоряжении они имели почти 40 % лучших в регионе земель (30). В самой густонаселённой – Кубанской области в 1897 г. казаков было меньше половины, а земли им принадлежало три четверти; в то же время в Терской области казаки составляли 17,9 % населения, которому принадлежало почти 30 % территории области (31).

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17