Книга: Россия и Северный Кавказ в дореволюционный период: особенности интеграционных процессов

Несмотря на то, что с течением времени размер подушного надела у казаков уменьшался, о чём мы писали выше, величина его оставалась достаточно велика (например, к 1917 г. надел кубанского казака в среднем составлял 7,6 десятины удобной земли) в сравнении с размерами такого же надела у горцев.

B рассматриваемый период в целом по Северному Кавказу вопрос малоземелья у горцев стоял особенно остро. «Избыточное население составляло у балкарцев — 67 %, у осетин — 88 %, ингушей — 89 %, чеченцев — 90 % (32). В Дагестане 0,8 % удобных земель были пригодны для пахоты и покоса, остальные находились под пастбищами и лугами (33). Стоимость десятины доходила до двух тысяч рублей (34). У осетин нагорной полосы надушный надел составил  в среднем 5,6 десятины (35). В 1911 г. в некоторых районах нагорной части Чечено-Ингушетии этот надел составлял от 1,3 до 0,01 десятины (36). Однако при всем этом горское население не порывало с традиционным образом жизни. По данным переписи 1897 г. доля сельского населения среди кабардинцев — 99, 6 %, среди чеченцев и ингушей 99,7 и 99,2 %, осетин — 96 % (37). В Дагестане даже к 1917 г. хозяйственную деятельность 2/3 населения (около 70 % сельско-хозяйственного производства области) можно было охарактеризовать как докапиталистическую (38). А к систематическому найму рабочей силы прибегали лишь 3,2 % дворов (39).

В таких условиях легко предположить, что горское население должно было широко прибегать к возможности заработков вне мест своего проживания. Тем не менее, надо согласиться с тем, что « … отходничество не было характерно для всех народностей Северного Кавказа, даже для тех, у которых имелся значительный процент малоземельных. Осетины уходили на сезонные работы не только на равнины Осетии, но и в соседнюю Балкарию, и даже в Россию. Среди же чеченцев и ингушей, балкарцев, карачаевцев отход за пределы своих областей был минимален» (40). Натуральное хозяйство, общинное землепользование, крепкие родовые связи с непререкаемой властью стариков, духовенства, племенных вождей — характерные черты горского аула тех лет.

Вчерашние крестьяне не были готовы трудиться на крупных предприятиях, а фабрики и заводы не нуждались в людях, которые не то, что бы не были способны управлять машинами, но часто не владели русским языком. И только крайняя необходимость толкала горцев на работу в промышленность края. Показателен пример Осетии, где с 70-х гг. ХIХ в. жители плоскостных районов, вследствие соседства переселенцев с гор, сами стали испытывать недостаток в пахотных угодьях. «В 80-х гг. это привело к категорическому отказу сельских обществ принимать к себе переселенцев, к требованию от администрации немедленного выселения обратно к местам их проживания, всех, кто переселился после 1865 г.» (41).

Наиболее крупными промышленными центрами, где работали горцы, были Алагирский серебро-свинцовый комбинат, Садонский рудник, Мизурский горнообогатительный комбинат и нефтепромыслы Грозного. Иные известные случаи их наемного труда связаны, в основном, с временной, поденной работой.

В 1860 г. среди рабочих Алагирского завода было 30 осетин, в 1872 г. — 135, что составило большинство, а на вспомогательных работах — 140 чел. С 1864 по 1872 г. численность рабочих Алагирского завода выросла с 293 до 340 чел. (42). В 60-е годы на этом же заводе большую часть среди рабочих осетин составляли сезонные. На Садонском руднике уже тогда были кадровые рабочие (43). «Одной из особенностей формирования рабочего класса Северной Осетии явилось наличие значительного числа наемных рабочих, связанных с землей, с мелким хозяйством… лишь незначительная часть рабочих местной национальности окончательно порывала все связи с сельским хозяйством» (44). Точные данные о количестве горцев на грозненских нефтепромыслах в литературе отсутствуют, однако известно, что они работали здесь с начала их существования (45). В одном документе, относящемся к 1905 г., говорится, что «из 6-7 тысяч рабочих промыслового района около 1 000 чел. состоит из чеченцев, ингушей и дагестанцев» (46).

Приток чеченцев и ингушей в нефтяную промышленность Грозного усилился в годы Первой мировой войны, что связано с мобилизацией русских рабочих. При этом из аулов прибывали в основном молодые мужчины в возрасте от 17 до 40 лет (93,4 %), а старше 50 — менее 2% (47). «Отсутствие на промыслах женщин и детей из числа горцев объясняется не только, и не столько тяжестью труда и быта рабочих, но и влиянием психологических и бытовых традиций, а так же взглядами чеченцев на работу в промышленности как на явление временное и надежды горца-бедняка возвратиться с «капиталом» в свое хозяйство в ауле… Среди чеченских и ингушских рабочих текучесть кадров была очень велика. Большая часть из них (до 80%) увольнялась, проработав на промыслах меньше года» (48).

Умонастроение горцев, комплекс их социальных, нравственных ориентиров, система целей и методов их достижения всецело находились в сфере традиционного духовного климата своего народа. Промышленность, например, связывалась в их представлениях с чем-то внешним, пришлым, часто враждебным.

То, что промышленное развитие края, берущее свое начало в пореформенный период, совпадает с бурным ростом Северо-Кавказского города, едва ли является случайностью. С 1863 по 1897 гг. все население Северного Кавказа увеличилось на 53,3 %. Сельское - на 48,5%, а городское - на 97 % (49). Представляется, что включение в этот процесс промышленных поселков, железнодорожных станций, приисков и промыслов, увеличило бы его. Как свидетельствуют современники событий, буржуазные отношения проникают в самые отдаленные уголки региона. «В хозяйственном быту осетин этой поры замечается отсутствие прежней простоты, в поисках денег горец становится каким-то подвижным, беспокойным» (50). Этот фрагмент намеренно выбран нами как иллюстрирующий влияние развивающегося российского капитализма на умонастроения самой, на наш взгляд, неподготовленной для наемного труда в промышленности категории населения на Северном Кавказе.

Исторически сложившиеся экономические и политические контакты развиваются и укрепляются в период втягивания Северного Кавказа в капиталистическую систему хозяйства империи, разлагая старые хозяйственные формы, пролетаризируя население и обеспечивая ему высокую подвижность.

К концу ХIХ в. регионы имели свое собственное экономическое лицо, сохраняли свою традиционную специализацию, но, при этом, постепенно втягивались в общегосударственную систему. Архаический, натуральный характер хозяйства к этому времени повсеместно разрушался. Сохранение на окраинах особенностей уклада, быта, традиционных местных производств, социальных институтов, отношений собственности не были исключением на Северном Кавказе, но являлись следствием общего правила, соблюдаемого в отношениях между метрополией и колониями: «Никакой особой региональной политики не проводилось… Отношения собственности высочайше подтверждались. Местная элита вливалась в элиту империи» (51).

В период Первой мировой войны произошли некоторые изменения в составе и численности рабочих. В частности, вырос процент местного населения, занятого наемным трудом. На некоторых нефтепромыслах количество горцев, по свидетельствам паспортных книг, доходило до 18 % (52). В 1914 г. в Терской области было мобилизовано 30 % только рабочих нефтяной промышленности (53). На Северном Кавказе в годы войны появилось много беженцев, так как регион находился в стороне от театра военных действий.

Например, в Кубанской области в 1916 г. насчитывалось 13 349 беженцев, но, что особенно важно, это то, что только 2 635 чел. из них находились в сельской местности.

Некоторое увеличение числа горцев среди рабочих во время Первой мировой войны связано с тем, что они были освобождены от воинской повинности, которая заменялась особым денежным налогом. «По приблизительным подсчетам из 20 тыс. населения старых нефтяных промыслов не менее 3-х тыс. было чеченцев… прослойка постоянных кадров, думается, составляла около 500 человек» (54). Тем не менее, основной массой рабочих, как во время войны, так и после нее продолжали оставаться русские, украинцы, татары Поволжья, армяне. Фирмой «Ахвердов и К» в 1915 г. было принято на работу 166 казаков, что составило 5 % по отношению ко всему принятому на работу количеству рабочих» (55). Всероссийская перепись населения 1916 г. в Дагестане установила, что среди постоянных рабочих, местные составили 32 %, а с учетом временных до 45 %. В то же время на Садонских рудниках работало около 6 тыс. человек, большинство из которых были горцами (56). Примечательна характеристика, которую даёт Е.Н. Дунюшкин отношениям между русскими и чеченцами, доля которых действительно несколько увеличилась на нефтепромыслах Грозного в годы Первой мировой войны: « эпизодическое присутствие чеченцев на промыслах не давало возможности для сближения и лучшего взаимопонимания между народами, чему способствовали явные религиозные и культурно-бытовые различия, а также исторические обиды чеченцев по отношению к колонизаторам, переносившиеся на всё русское население, жившее в занятых после Кавказской войны районах» (57)

Если определить качества социальной группы как сферу групповых, различных по степени общности потребностей, то можно утверждать, что горцы, прибегая к работе внаем, вращались, условно говоря, в «параллельной духовной сфере». Все их помыслы имели значение только в социокультурном контексте своего этноса. В результате изучения источников формирования рабочего класса, мы приходим к заключению, что возникновение на Северном Кавказе наемных рабочих – явление, связанное с включением края в орбиту общероссийской культуры. Основу работавших в промышленности рабочих составили мигранты или так называемый «иногородний элемент». Местное население если и обращалось к наемному труду, то, чаще всего, в качестве сезонных или поденных рабочих.

Казачество, имея процент бедняков в 1,5 раза ниже, чем в Центральной России, также не стало заметным источником пополнения рабочего класса. К этому необходимо добавить, что сложившаяся веками система административного управления, как на уровне войска, так и отдельной общины, закрепленная традициями система взглядов и оценок не располагали эту социальную прослойку к изменениям характера деятельности.

Способ целеполагания, допустимые методы и пути реализации этой цели есть составляющие мотивационной сферы субъекта. Последняя, в свою очередь, зависит не только от набора социальных возможностей, но и в большей степени от характера умонастроения личности. Надо признать справедливым мнение о том, что модернизация Северного Кавказа « … по мере своего расширения и углубления вела к усилению этноцентристских, изоляционистских импульсов среди горских народов, способствовала развитию целой системы социокультурных действий, которые были направлены на сохранение и адаптацию к изменяющимся условиям традиционных институтов, норм и ценностей» (58).

Красноречивым примером этого является очень низкая доля горцев среди наемных рабочих в сравнении с пришлым населением, при этом процент «лишнего населения» в сельской местности у горцев значительно превосходил аналогичный показатель в центральных губерниях (в некоторых районах до 99,1 % в сравнении с 85-86 % в России и на Украине).

Расстояния, которые приходилось преодолевать упомянутым переселенцам добираясь до промыслов и т.п., также не шли ни в какое сравнение с этим препятствием у горцев.

Надо признать, что при слабой государственной поддержке, а зачастую и открытом административном противодействии, поколения переселяющихся на Северный Кавказ великороссов превратили этот край из почти не освоенной территории в регион со сравнительно развитой системой торговых и промышленных связей.

Северный Кавказ в этом отношении представляет собой уникальный регион, где переплелись черты различных культур и народов. Условия этой уникальности закладывались как раз в изучаемый период. Благодаря проникновению российского капитала как составляющей этапа модернизации можно говорить о социально-экономическом росте края, повышении общего культурного уровня. Распространяющийся вширь российский капитализм, нес с собой не только привычные для него способы промышленной деятельности, но также и соответствующие способы организации социальных взаимоотношений, которые были сформированы на российской почве и складывались в контексте социокультурных особенностей метрополии.

Итак, характерные особенности и сущность предстоящего цикла становятся очевидны в завершающей стадии текущего. Таким образом, третий малый цикл периода империи был кризисным периодом в отношении смыслоопределяющих основ всего большого цикла, но, вместе с тем, имел и свои собственные фазы подъема, гармонии и спада. Сутью третьего большого цикла (советский период) стали попытки построения нации на надэтнической основе. Начало этой тенденции выразилось в описанном здесь малом цикле (сер. ХIХ в. – 1910-е гг.).

Гармоничное состояние социального цикла выводит Россию на новый уровень притязаний, в частности по отношению к своему инокультурному и иноэтничному окружению, однако, последующий период спада и кризиса осложняют их реализацию, что зачастую выливается в силовое давление в различных формах. Экспансия России приобретает наиболее агрессивные черты, как правило, в период  нисходящей фазы цикла.

Северный Кавказа наиболее активно колонизуется в период, в целом совпадающий с восходящей фазой последнего малого цикла периода империи.

Говоря о характере утверждения в данном регионе российской государственности, можно утверждать, что власти не были заинтересованы в сохранении этно- и социокультурной уникальности автохтонного населения Северного Кавказа. Мирясь с ней как с меньшим, по сравнению с вооружённым сопротивлением, злом. Российское правительство способствовало (или как минимум не препятствовало) оттоку значительной части местного населения в Турцию в 1850-1860-е гг., а также проводило переселенческую политику на Северном Кавказе, целью которой было ослабление внутриэтнических связей горцев путём водворения на равнину и раздробления целостности территорий их компактного проживания.

Только когда переезд населения в Османскую империю приобрёл неожиданно большой размах, были предприняты меры по его сокращению и остановке.

Наряду с этим были созданы определённые (хотя и недостаточно льготные) условия для переселения крестьян из центральных районов России. Объективно этому способствовали окончание Кавказской войны, отмена крепостного права, прокладка железной дороги и последующая интенсивная модернизация. Эти условия мы выделяем как решающие, не исключая при этом ещё ряда обстоятельств, более подробно рассмотренных нами выше.

В отдельном ряду стоит проблема решения земельного вопроса у горцев и переход к оседлости кочевых народов Северного Кавказа, а также способы вовлечения местного населения в российское правовое пространство. Их анализ позволяет утверждать, что сохранение некоторых положений традиционного права, норм шариата, адатов и т.п. «доколонизационных» форм права горских народов рассматривалось российскими властями как неизбежное, но временное явление, призванное постепенно ввести местное население в общеимперское правовое пространство.

Процессы модернизации, активное развитие капиталистических отношений в пореформенный период не вызвали сколько-нибудь заметного отклика у казаков и горцев. Эти группы населения стремились сохранять традиционный уклад жизни. Выпадение из привычного круга социокультурных связей для этой части населения Северного Кавказа, как правило, было связано с процессами социального и имущественного расслоения, воспринималось как вынужденное, временное и болезненно переживалось. В частности, последний тезис наиболее заметно проявляется в негативном отношении казаков к иногородним, которых они считали причиной тех общественных изменений, которые разрушали вековые традиции их общин, вели к «оскудению казачьего духа» и т.п., к чему эта часть населения региона, очевидно, оказалась не готова. Не случайно, что доля казаков и горцев среди городского и промышленного населения в сравнении с иногородними была значительно ниже.

Можно сказать, что Кавказская война только подготовила условия для истинно русской колонизации, сущность которой выявляется в рассматриваемый период. Это, во-первых, традиционная для освоения новых территорий «народная» колонизация; во-вторых, административное переустройство региона; в-третьих, постепенное вовлечение местного населения в российское правовое поле, через сочетание имперского законодательства и правовых норм и представлений местных народов; в-четвёртых, процессы модернизации региона в пореформенный период, разрушавшие традиционный уклад местного населения (в большей части казачества, в меньшей – горского населения).

Таким образом, в рассматриваемый период происходит постепенный переход от включения народов Северного Кавказа в государственное пространство России к их постепенному превращению в часть российского историко-культурного типа. Это явление представляет собой более сложный и длительный процесс, затрагивающий изменение основ этнокультурных характеристик народов изучаемого региона, и оно обрело зримые черты, надо полагать, уже в период следующего большого социального цикла.

Примечания

1.    Акты Кавказской археологической комиссии. Отчет генерала - фельдмаршала Барятинского А.И. за 1855 — 1859 гг., Т.12. – С. 622.

2.    Матвеев В.А. Этнодемографические процессы на Северном Кавказе ХIХ – ХХ вв.// Из истории и культуры линейного казачества Северного Кавказа. – Армавир, 2000. – С. 17.

3.    Этнокультурные проблемы Северного Кавказа: социально-исторический аспект/ Под ред. А.И. Шаповалова. – Армавир: ИЦ АГПИ, 2002. – С. 90.

4.    Там же.

5.    Шебзухова Т.А. К вопросу о пореформенной колонизации Северо-Кавказского региона.)// Северный Кавказ: геополитика, история, культура. Материалы всероссийской научной конференции. Ч. 2. – М. – Ставрополь, 2001. - С. 59.

6.    Куприянова Л.В. Города Северного Кавказа во второй половине XIX в. — М., 1981. – С. 141.

7.    Наша железнодорожная политика. — СПб., 1910, Т.2. – С. 34.

8.    Покшишевский В.В. К географии дооктябрьских колониальных процессов на Северном Кавказе: историко-географический очерк. — М., 1948. – С.35.

9.    Там же. – С. 42.

10.  Ратушняк В.Н. Сельскохозяйственное производство Северного Кавказа в кон. ХIХ — нач. ХХ вв. — Ростов-н/Д.: Издательство РГУ., 1989. – С. 33.

11.  Шебзухова Т.А. Указ. соч. – С. 60.

12.  Ратушняк В.Н. Указ. соч. – С. 14.

13.  По страницам истории Кубани: краеведческие очерки. Под ред. В.Н. Ратушняка. — Краснодар, 1993. – С. 108.

14.  Кашежева Г.М. Хозяйственное освоение Терской области в пореформенный период. Диссертация... канд. ист. наук. — М., 1986. – С. 64.

15.  Котов  С.Н. Взаимоотношения казачества и иногороднего населения Северного Кавказа.)// Северный Кавказ: геополитика, история, культура. Материалы всероссийской научной конференции. Ч. 1. – М. – Ставрополь, 2001. - С. 251.

16.  Цит. по.: Котов  С.Н. Взаимоотношения казачества … - С. 253.

17.  Шебзухова Т.А. Указ. соч. – С. 61.

18.  Там же. – С. 63.

19.  Яковлев С. Ю. Индустриальная модернизация на Северном Кавказе в конце ХIХ – начале ХХ вв. .)// Северный Кавказ: геополитика, история, культура. Материалы всероссийской научной конференции. Ч. 2. – М. – Ставрополь, 2001. - С. 56.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17