Курсовая работа: Восприятие русскими иностранцев по русским источникам 15-16 веков
Возможно и еще одно значение слова «шиш» - собственно ругательное.
В контексте оскорбительных насмешек русских горожан над «немцами» ругательство
«шиш» можно было бы рассматривать как иносказательную замену другого, явно
непристойного, ругательства «фаллического происхождения», что вполне
подтверждается символикой жеста (шиш - кукиш). В 1678 году на дворе английского
посланника Ивана Гебдона возник конфликт между людьми из свиты посланника и
караульными стрельцами. Свидетельские показания по делу о «бесчестье» давал
оказавшийся на месте ссоры целовальник полумясницкой сотни тяглец Ивашко
Иванов: «И к посланичью де крыльцу приходили десятник и стрелцы и говорили
посланнику невежливо и громко... А матерны де посланника те стрелцы бранили ли
того он де недослышал. Толко те стрелцы говорили посланнику невежливо, а людей
де посланниковых стрелцы бранили и называли шишами»[13].
Австриец И. Корб упоминал еще об одном «оскорбительном для немцев»
ругательстве русских горожан: «frica». В Новгороде - центре приграничной торговли -
население было знакомо с иностранцами (в особенности со «свейскими немцами»)
лучше, чем где бы то ни было. Даже в уличных насмешках новгородцев можно заметить
их некоторое знакомство с нравами и привычками своих соседей. В 1629 году
жаловались «все королевского величества торговые и иные люди, что им по улицам
повольно ходить не мочно, потому, что за ними кличют и называют их шалакушники
и курятными тати и иными позорными словесы». По словарю Даля, салакушка -
рунная рыбка балтийского моря, из рода сельдей (т. е. салака.). Салакушиик
- охотник до салакушки. Что же касается «курятных татей», то, по всей
вероятности, такую память о себе шведы оставили со времен оккупации Новгорода
в начале века.
Насмешки русских людей непосредственно (текстуально) не несут в
себе негативной оценки «немецкой веры» и напрямую не соотносимы с проявлением
религиозной неприязни к выходцам из Западной Европы. Да и сами «немцы», по-видимому,
никак не увязывали этих «постыдных слов, грязных поговорок, глупейшей брани» в
свой адрес со своей принадлежностью к иной, чем у русских людей религии. По
крайней мере, мы не встретили таких утверждений в сообщавших о дерзостях
русских горожан сочинениях Адама Олеария, Николааса Вит-сена и др. Яков
Рейтенфельс в своем «Сказании...» сведения об оскорблении «немцев» русскими
людьми поместил среди других примеров, свидетельствующих, по его мнению, об
общей грубости нравов московитов и склонности их к сквернословию.
Юрий Крижанич поступил на службу московскому государю в конце 50-х
гг., жил в Москве, носил русскую одежду, хорошо владел русским языком.
Хорват-католик, он не скрывал своей веры, и, тем не менее не встречал со
стороны окружавших его русских горожан неприязни или отчужденности. Напротив,
Крижанич близко сошелся со своими русскими соседями, часто бывал у них в
гостях, вместе с ними веселился, праздновал Рождество и Святки[14].
В XVII веке на улицах русских городов выходцы из Западной Европы в
костюмах своей страны представляли собой зрелище весьма экзотическое, ярко
выделяющееся на общем фоне и в высшей степени чужеродное. С.В. Оболенская
отмечала: «Удивительна устойчивость никогда не затухающего в сознании человека
представления о «своих» и «чужих», инстинктивное отталкивание всего чужого как
непонятного и неприемлемого» [15].
Непривычного вида платье, отсутствие бороды у мужчин, странная
прическа, непонятный язык (тарабарщина) или искаженная русская речь,
непонимание (или затрудненное понимание) русской речи - все эти факторы,
воспринимаемые визуально и на слух, были, на мой взгляд, первичны в
формировании реакции коренного населения на присутствие выходцев из Западной
Европы. Специфические формы проявления этой реакции диктовались общим
контекстом поведенческой культуры, бытовавшей в русском обществе XVII века. Многие иностранные
путешественники отмечали грубость манер русских людей и их склонность к крепким
выражениям. Яков Рейтенфельс в своем сочинении среди различных сведений о
государственном устройстве, религии России, нравах и обычаях населения,
отдельную главу посвятил сквернословию русских.
«Немцев» продолжали дразнить, несмотря на то, что, «если это
случается и поблизости есть солдаты, то они сразу могут их отдубасить».
Разумеется, уличные насмешки преследовали не только «немцев», доставалось и
другим иноземцам, чей внешний вид привлекал внимание русских горожан. И в этом
случае власти также пытались полицейскими мерами оградить иноземцев от
насмешек. В 1653 году дана была в Земский приказ «память» о запрещении дразнить
«задорнями прозви-щи и задор чинить приезжим татарам и мордву, и черемису, и
чувашу»[16].
Однако репрессивные меры бессильны были кардинально изменить что-либо в уже
сложившемся в отношении иноземцев поведенческом стереотипе русского населения.
Помимо названия Немецкой слободы (Кукуй), весьма интересное
толкование от иноземцев получил и другой московский топоним - Поганый пруд.
Чешский иезуит Иржи Давид, живший в Москве в 80-х годах XVII века, писал: «В первое
время по прибытии они «немцы» жили в пределах города, где и теперь есть улица,
на которой обитают старожилы. Их считали язычниками, отсюда москвитяне и
сегодня называют их улицу «Поганый пруд», или улицей язычников».
Исследователь истории московских улиц П. В. Сытин полагал, что
пруд называли Поганым потому, что в него сбрасывали отходы торговцы, забивавшие
скот для своих лавок на Мясницкой улице[17].
Так или иначе, в XVII веке выходцы из Западной Европы действительно проживали на
Поганом пруде. Стоит задаться вопросом, какие обстоятельства или события
заставили иезуита связать употребление характеристики «поганый» с местом
проживания «немцев» в Москве? Действительно ли русские горожане в XVII веке считали выходцев из
Западной Европы язычниками, как об этом писал Д. Иржи, а ранее и де Родес.
Традиционно в Московском государстве XVII века языческой считали и
«басурманскую веру», т. е. ислам. «Погаными», называли мусульман вообще и, в
частности татар, хорошо знакомых русскому населению. Однако и выходцам из
Западной Европы на улицах русских городов приходилось слышать в свой адрес
«поганые» и т. п. Бранили христиан - иноземцев и «басурманами». Не удивительно,
что у некоторых «немцев» могло сложиться впечатление, что «московиты» искренне
считают (или считали ранее) их веру языческой. Весьма вероятно, что чуткий слух
иноземцев уловил созвучие русского слова «поганый» и латинского «paganus» - язычник.
Едва ли русские люди могли перепутать выходцев из Западной Европы
с мусульманами, слишком очевидны были различия, как во внешности, так и в
костюме. Однако чем же в таком случае объяснить поведение русских горожан,
называвших выходцев из Западной Европы «погаными и басурманами»? Могло ли таким
образом демонстрироваться негативное отношение к иноверным христианам -
«немцам»?
По-видимому, в сознании простых русских людей существовала
двуполярная картина конфессионального устройства мира: православные и все
остальные - иноверцы. Неправославие «немцев» для русских людей было вполне
очевидным, как и неправославие татар. Представления же о вероисповеданиях в
странах Западной Европы у большей части русского населения, в особенности
центральных районов страны, были смутные или отсутствовали вовсе. (Даже в XIX веке опросы русских
крестьян показали полнейшую размытость в представлениях о том, какой веры
придерживаются народы в иных землях и чем одна неправославная религия
отличается от другой.) Эти обстоятельства объективно способствовали формированию
в обыденном сознании простых русских людей обобщенного восприятия всех
неправославных. При этом некий комплекс представлений об иноземцах-иноверцах
одного рода (мусульманах - татарах, с которыми русское население было знакомо издавна)
как исторически доминирующий в народном сознании непроизвольно проецировался и
на иноверцев иного рода - «немцев», что накладывало свой отпечаток на
поведение русских людей. Дразня иноземцев, москвичи смешивали все
вероисповедания, показывая «немцам» полу кафтана, свернутую в виде свиного уха[18]. Католик Августин Мейерберг,
например, был искренне убежден, что «погаными» называют москвитяне всех
приверженцев иной, не русской веры.
Едва ли русские люди, обзывая «погаными и басурманами» выходцев из
Западной Европы, сознательно их приравнивали к «язычникам», демонстрируя, таким
образом, крайнюю степень религиозной неприязни к неправославным христианам.
По-видимому, в народной среде эти выражения давно стали частью обиходной брани,
которую русские люди могли адресовать и друг другу. Во всяком случае, Яков
Рейтенфельс среди обычных ругательств и проклятий, которыми «мосхи» награждают
друг друга, называет оскорбления «язычниками и нечистыми», т. е. басурманами и
погаными. Любопытно, но нет никаких упоминаний о том, что русские горожане на
улицах называли «немцев» «еретиками», хотя теоретически именно это понятие
должно было бы наиболее адекватно отражать отношение православного населения к
«иноверцам» из Западной Европы.
Привычка называть «погаными» и «басурманами» иностранцев-христиан
в основном бытовала в народной среде. Официальные власти Московского
государства проводили четкую дифференциацию между европейцами-христианами и
выходцами с мусульманского востока[19].
На аудиенцию во дворец московских государей в Кремле послов европейских государств
и мусульман проводили разными путями: христиан - по лестнице «у Благовещения»
на соборную паперть и далее по переходам у Красного крыльца; мусульман - по
Средней лестнице сразу на Красное крыльцо, поскольку «басурманам» негоже было
проходить через паперть православного храма. Мусульмане не допускались «к руке»
государя, а могли целовать лишь царское колено или край одежды. Выражения
«басурманская вера, поганые, поганство» и т. д. употреблялись в документах
власти применительно только к исламу и народам, его исповедовавшим. Термин
«обасурманился» имел в документах однозначное толкование и означал, что лицо, о
котором шла речь, принял ислам - сделал обрезание. Для сравнения приведем
позднюю (XVIII-XIX вв.) народную поговорку о господах посещавших Европу: «Наши бары
за морем басурманятся, а домой воротятся, свое и не любо». Традиция называть
погаными и басурманами» не только мусульман, а вообще иностранцев (в том числе
и европейцев) сохранялась в народной речи довольно долго и встречается на
протяжении XVIII-XIX веков.
Многие иностранные путешественники в XVII веке отмечали скрытность
и недоверчивость русских людей к иноземцам. С. Главинич отмечал: «Природа
Москвитян до того неподатлива относительно своих дел, что они не разболтают, а
скорее скроют, что умеют и что у них есть». О том, что русский народ «труден в
обращении», писал и шведский военный агент Э. Пальмквист. Подобные замечания
встречаются в сочинениях II. Алеппского, С. Коллинса, А. Мейрберга, П.
Ламартиньера и др. Безусловно, память о Смутном времени и войны, которые вело
Московское государство на протяжении столетия, способствовали росту недоверия
русского населения к иноземцам. Но, вероятно, была и другая причина,
заставлявшая «московитов» избегать обсуждения «русских дел».
Граничащая со шпиономанией подозрительность властей была хорошо
известна русским людям, как и беспощадные методы следствия в делах об измене.
Вполне вероятно, что боязнь угодить под подозрение у властей и нежелание дать
повод для доноса недругам, заставляла русских людей уклоняться от ответов на
самые невинные вопросы иноземцев или давать стандартный ответ: «Про то ведает
Бог и великий государь».
По мнению Л. Рущинского, религиозные убеждения русских людей, сама
их принадлежность к православной вере служила непреодолимым внутренним
препятствием к сближению с иноверцами. «Русский человек считал оскорбительным
для чести народности, а тем более православия входить в близкие сношения с
иноверными не только в делах веры, но и практического, житейского быта»[20]. Однако подобное утверждение
представляется, по меньшей мере, спорным. Серьезной преградой к общению русских
людей и выходцев из Западной Европы была политика московского правительства.
Неформальные контакты русских людей с выходцами из Западной Европы,как правило,
настораживали русские власти, будили сомнения в лояльности этих лип
православному государю и церкви. Очевидно, не слишком полагаясь на
«инстинктивное отвращение православных людей к иноверцам», правительство
старалось исключить саму возможность общения русского населения с «немцами»
путем запретов и угрозы наказания.
Следует отметить одну особенность в содержании статьи 70 главы XX Соборного Уложения 1649
года, запрещающей иноверцам держать у себя во дворах русских работников. В
тексте статьи описывается, какая «православным христианам от иноверцев чинится
теснота и осквернение, и многие без покаяния и отцов духовных помирают, и в
великий пост и в иные посты мясо и всякий скорм едят неволею». Тем не менее,
наказанием за нарушение запрета закон угрожал не иноземцам, а именно русским
(православным) людям, добровольно пожелавшим поступить на службу к иноверцам.
«И ныне по тому же у иноземцев некрещеных русским людям во дворах быть никоемы
делы. А будет которые русские люди учнут у некрещеных иноземцев... служить...
тех сыскивая чинить им жестокое наказание, чтобы иным таким неповадно было так
делати».[21]
Павел Алеппский писал: «Никто из народа не смеет войти в жилище кого-либо из
франкских купцов а то его сейчас же хватают со словами: «...ты вошел чтобы
сделаться франком». В Немецкую слободу русских людей пропускали лишь по
торговым и служебным делам, а также для подвоза необходимых припасов
(продовольствия, сена, дров и т. п.), для остальных вход был закрыт. В наказе
дворянину, ведающему Новую Немецкую слободу, и подчиненным ему стрельцам
предписывалось пресекать попытки «лишних» русских людей пройти к «немцам»,
задерживать и отводить в приказы.
Очевидно, опасения русских властей не были беспочвенными. Русские
люди отнюдь не имели непреодолимой внутренней предубежденности против бытовых
контактов с выходцами из Западной Европы и охотно нанимались на работу к
«немцам». Перепись русских людей, служивших у западноевропейских купцов в Архангельске
и Холмогорах, 1686 года показала, что многие по десять и более лет жили во
дворах у «немцев» [22].
2.2
Отношение русского населения к иностранцам
Подчас русские люди проявляли любопытство и к религиозным обрядам
«латинян, калвинов и люторов». Так, по свидетельству Б. Таниера, пасхальное
католическое богослужение, проводимое посольскими капелланами, собрало вокруг
себя толпу русских людей. В другое время смотреть на католичекую мессу также
«сошлось много схизматиков». В 1686 году Архангельское духовенство жаловалось
государю, что «у иноземцев же построены для мольбы их две кирки, и в летнее де
время русские торговые и всяких чинов люди разных городов и Архангельского
города жители, во время мольбы их всегда к тем их киркам приходят и их пения
слушают». Культурное влияние выходцев из Западной Европы на основную массу
русского населения даже в крупных городах, где существовали «немецкие» общины,
было незначительно. Безусловно, сказывалась правительственная политика изоляции
иноверцев от православных людей.
Преградой для проникновения в русскую народную среду иноземных
новшеств был традиционализм русского средневекового общества. Вместе с
«истинной верой» от предыдущих поколений наследовался и некий устоявшийся
жизненный уклад и неколебимая убежденность, что формировавшийся веками образ
жизни является единственно возможным и правильным для православного русского
человека. Рейтенфельс приводит русскую поговорку: «Един царь, едина одежда,
едина вера, одни деньги и один язык». Корб в своем сочинении писал, что русские
более всего остерегаются перемен в вере,одежде и монете[23]. Подобные представления являли собой
серьезное препятствие для культурных заимствований извне и могли сохраняться в
народной среде довольно долго. С. В. Оболенская в статье «Образ немца в русской
народной культуре XVIII-XIX вв.» приводит впечатления английского путешественника Д.М.
Уоллеса, побывавшего в России в 70-е гг. XIX века. По его
наблюдениям, немецкие колонисты, вопреки расчетам русского правительства, так и
не оказали цивилизующего влияния на местных крестьян. Русский мужик, писал
Уоллес, очень любознателен и внимательно наблюдает за жизнью немецких соседей.
Но никогда не помышляет о том, чтобы перенять их обычаи. Для русских крестьян
«немцы есть немцы, а русские есть русские, и все тут»[24]. Отношение русских крестьян XIX века к соседям-немцам,
по всей видимости, есть слепок более ранней традиции, бытовавшей в русском
обществе XVII века.
Любопытнейший памятник народной сатиры XVII века - «Лечебник на
иноземцев» - содержит шутовские рецепты «лекарств» из «светлаго тележного
скрипу, густого медвежия рыку, мухина сала, блохиного скоку, рыбья следу» и т.
п. А также издевательские рекомендации «лечения» разных недугов: «А буде
которой иноземец заскорбит рукою, провертеть здоровую руку буравом, вынять мозг
и помазать болная рука, и будет здрав без обеих рук».В XVII веке круг лиц, имевших
возможность воспользоваться услугами иноземных медиков, в особенности докторов,
врачевавших «внутренние» болезни, был чрезвычайно узок. Однако доктора-иноземцы
давали письменные «скаски» с описанием разных болезней, необходимых для борьбы
с ними лекарств и методов лечения. Такие «скаски» ходили по рукам, наверняка
попадая время от времени и в народную среду. Вероятней всего, рекомендации
иностранных медиков были непривычны и непонятны для посадских и слободских
людей, вызывали у них удивление и недоверие. Например, доктора А. Граман иИ.
Белово предписывали «немощным людем, у которых горло и груди пухнут, под языком
жилную отворить да сделать водка, которая холодит, и тою водкой в рот
поласкать, а не глотать, плевать вон, а наружно мазать мазми и пластыри
прикладывать». Необычность таких рекомендаций могла породить убежденность в их
абсурдности, непригодности, а то и вреде для русских людей. По сути дела,
«Лечебник» является пародией - передразниванием врачебных предписаний, которые
давали иностранные доктора и своего рода ответом на них, о чем говорит и его
полное название: «ЛЕЧЕБНИК ВЫДАН ОТ РУССКИХ ЛЮДЕЙ, КАК ЛЕЧИТЬ ИНОЗЕМЦОВИ
ИХЪ ЗЕМЕЛЬ ЛЮДЕЙ; ЗЕЛО ПРИ-СТОЙНЫЯ ЛЕКАРСТВА ОТ РАЗЛИЧНЫХ ВЕЩЕЙ И ДРАЖАЙШИХ».
Из русских горожан в непосредственном контакте с «немцами»
находились наемные рабочие, прислуга и должники, отданные в распоряжение своих
западноевропейских кредиторов «головою до искупу». Информация о том, какие
отношения складывались у русских людей и их иноземных хозяев, сохранилась
весьма отрывочная и содержится, как правило, в изветных и явочных челобитных,
сыскных и судебных делах, что обуславливает несколько односторонний ее
характер. Тем не менее, ряд любопытных деталей можно почерпнуть и в такого рода
документах. В 20-х годах отставной стрелец Денис Иванов упросился «жить на
дворничестве» в Москве у служилого иноземца Федора фон Любцева и, по всей
вероятности, был вполне доволен своим положением. Во всяком случае, когда в
1627 году был объявлен указ, запрещавший русским людям жить «в работе» у
«некрещеных» иноземцев, Денис Иванов не пожелал покинуть свое место. Тем не
менее фон Любцев во исполнение указа «того Дениска с женою ево Матренкою с
двора сбил». В отместку Денис известил на немцев «государево дело» - обвинил в
непригожих словах на бояр, князей и патриарха Филарета Никитича. Вероятней
всего, донос был ложный.